26 ноября в Сыктывкаре после продолжительной болезни ушел их жизни известный альпинист, журналист, писатель, поэт, драматург Сергей Журавлев. Без сомнения, память об этом выдающемся человеке еще долго будет жить в сердцах знавших его людей. А его литературное наследство будет служить ему лучшим памятником. Мы публикуем самый известный нам рассказ Сергея об альпинизме...

Комсомольская Правда: «В последние годы Сергей Журавлев мужественно боролся с онкологическим заболеванием. Близких, друзей, почитателей творчества, альпинистов, туристов и коллег-журналистов ошеломила новость о его смерти. Никто не верил, что Сергей Васильевич уйдет на 62-м году жизни. Казалось, что он организует еще не одну экспедицию, научит еще не одного начинающего альпиниста слушать и понимать горы, напишет еще не одно стихотворение, выпустит не одну книгу… 11 ноября он отпраздновал день рождение, а 12 ноября сообщил о планах организовать альпинистские сборы в Крыму в районе горы Ай-Петри».

Рассказ Сергея Журавлева "Вертикаль Абсурда"

 Введение (без ностальгии)

Не было новичка, который бы приехав в Северную Осетию, в альпинистский лагерь «Цей», рано или поздно, показывая на Монаха, не спросил у инструктора,: «А на эту вершину кто-нибудь залезал?» И ему отвечали: «Зачем? Есть стена, но нет вершины. Монах только из лагеря смотрится так грозно. Отсюда видна стена, но дальше продолговатый, изрезанный гребень, завершающий малую Цейскую подкову. Подниметесь на перевал Осетин, и вы увидите, насколько невзрачно сверху смотрится этот Монах».

Я из тех новичков, которые задавали этот сакраментальный вопрос.

Прошло еще несколько лет. Я узнал, что сегодня на Монах поднимаются с разных сторон по разным маршрутам, в том числе и по «вертикали абсурда». Все это доказывает очередной раз, что непроходимых стен не бывает, а мужским амбициям подвластна даже перпендикулярная километровая вертикаль.

Когда у меня возникло желание написать повесть про альпинизм, — не только о горовосхождениях, - про альпинизм в самых разных его проявлениях, зачастую связанных не с походной романтикой или поиском всплесков адреналина, но и построением всей жизни, – от сезона до сезона, от горы до горы, — то название для этой повести выплыло из прошлого само собой. Если вам еще не надоело столь пространное и путанное введение, то приглашаю с собой, в Приполярье, на мою вертикаль абсурда.

Сажаю мох

Уже третий час сажаю мох. Выбираюсь на четвереньках из хижины дядюшки Абу, пристегиваюсь карабином к перильной веревке, иду по полке до очередного зеленого пятна на скалах, аккуратно отделяю его от стены, сворачиваю в рулон и возвращаюсь к хижине.

Хижина дядюшки Абу – странное сооружение из капронового тента и выложенных стенок из разновеликих камней на скальном балконе шириной в два – два с половиной метра, а длиной метров восемь. Кто ходил стенные маршруты, тот поймет, что наш балкон — весьма неплохая полка для палатки. Есть немало горных стен, где приходится ночевать сидя на рюкзаках, а то и в подвешенных гамаках. Здесь же можно даже гулять, совершая вечерний моцион, вот только самостраховка несколько сковывает возможности. Для горного Приполярья наша ночевка все же изысканный вариант. Палатку на вторую стенную ночевку мы не взяли, только тент. Облегчаясь насколько можно, оставили все лишнее на перевале, в том числе и походный дом. Убежище из подручного материала сооружали с Гильфаном Гизатуллиным и Саней Астаховым из Йошкар-Олы. Стандартная схема, описанная в каждом старинном учебнике альпинизма: сначала выравнивание площадки плоскими камнями, затем засыпка песком. Далее выкладка стенок 50-60 сантиметровиз камня, а сверху — крыша-тент. Три крюка в стене, репшнур, к которому на завязочках закреплены края тента, нижняя часть прижата камнями. Хлипкая конструкция, но, во-первых, она рассчитана лишь на одну ночь, во-вторых, по всем приметам подтверждается хороший прогноз погоды, не обещающий дождей. Укрытие нужно только от утренней мороси и для защиты от ветра, а еще для душевного комфорта.

Сажать мох – чисто и конкретно моя идея. Скажу больше: идея-супер! Когда втроем мы выстроили стенку, выровняли пол площадки и закрепили крышу, двойка молодых – Серега и Жорка, обрабатывавшая верхнюю часть маршрута, заорала, потребовав поднять к ним дополнительное железо и веревки. Гильфану с Саней пришлось уходить наверх, я остался кухонным мужиком при газовых горелках, воде, консервах, гречневой крупе и макаронах. Вот и решил, благо время есть, ребятам в хижине мягкую постель соорудить.

В котелках уже парится каша. Изредка доносятся отголоски криков. Они, теряющиеся в тумане наверху, сообщают, что скальная пахота на стене продолжается. Это нормально, так как в Приполярье три-четыре дополнительных часа светового времени за счет убывающих белых ночей – хороший подарок господам-альпеноидам. Сам я сидеть и ждать их возврата, словно чурка в пуховке, не могу, потому и сажаю мох. Снимаю его пластами со скал, втаскиваю в хижину, раскручиваю пласт на каменистом полу, так чтобы убрать все жесткие места. Получается почти перина, елы-палы! Жаль, всего на одну ночь! К тому же дамы нет, которая бы оценила мою домовитость.

Внизу, в одной из палаток базового лагеря, сидит у рации дядюшка Абу – Серега Абудихин. Это его фирма в Йошкар-Оле шьет альпинистские палатки, которые, оказывается, можно использовать в горном деле отдельными модулями.

Скоро он выйдет на связь, выражая свои соболезнования муфлонам, а я постараюсь объяснить ему с минимальным использованием русской ненормативной лексики, что главный муфлон он сам, а я… второй. Потому как иначе назвать человека, вроде бы решившего все свои жизненные задачи, сделавшего неплохую карьеру, но лезущего в свой отпуск на приполярную вертикаль абсурда, нельзя. Затем, я что-нибудь загну про тент, который под порывами ветра хлопает над головой, словно курица крыльями, и который вообще-то совсем не предназначен для самостоятельной горной жизни.

Нужно будет о чем-то лепить сообщение из пустопорожних слов: явно, что к этому сеансу связи четверка сверху еще не успеет спуститься, и придется забивать эфир светским трепом. Этот тип, в смысле Абудихин, сидит на камешке, с понтом ждет связи, а женщины и дети, интересующиеся, как там наверху дела у восходителей, изгаляются услаждая его черникой в сгущенке. Вчера, когда я уходил на стену, они этой-самой черники литров пять набрали. Небось, он еще и бутылочку втихую распечатал, чтобы отдых настоящим отдыхом был. Женщины и дети хором спрашивают:

- Как там наши?

А Абу им в ответ речитативом, с минимальной дозой музыкальности выплескивает очередной куплет из своих нетленных сочинений этой уральской экспедиции, типа:

По скалам лезет Журавлев,
Камень по каске трах,
Нет ничего опаснее
сырого мха в горах.

Куплеты про гадкий сырой мох Абу выбрасывает экспромтом в любую погоду и по любому поводу. Сочинительство их и чтение невольным слушателям тоже входит в стоимость путевки. И чего он взъелся на этот мох? Тундра, она и есть тундра: мох и камень с редкими деревьями.

Но если он мне вздумает читать больше одного куплета, то тогда я ему и объясню, какую шикарную постель я выстелил из этого гадкого и опасного мха, как клево мы проведем на стене вторую ночь. И будет это объяснение длится не менее получаса. Пусть завидует, жертва бивачного комфорта! Турист-матрасник, приполярный!

…Пора сходить еще за парой моховых рулонов. Рацию — в карман, чтобы не опоздать на связь. Вылезайте, Сэр Батькович, пора за мхом:
По скалам лезет Поляков,
А я не при делах,
Но наберу я на постель
Сырого мха в горах.
…Тьфу, ты! Привязалось абудихинская белиберда!

Вверх лучше не смотреть. Ничего не видно. Молоко тумана, плюющее время от времени мелкой снежной крупой. Крупа – это хорошо. Это не сырые снежные лохмотья, а уж тем более не дождь. Крупа осыпается по косой крыше нашей хижины, не налипая, и не продавливая ее. Правда, по опыту знаю, крупа в горах — признак надвигающейся грозы. Вот только про грозы в сентябре на Приполярном Урале я что-то ни разу не слышал от своих всезнающих друзей-знакомых, но и мои бродячие друзья не так уж часто выбирают для путешествий сентябрь. Впрочем, нам совсем не обязательно ждать, когда она, в смысле – гроза, шарахнет разрядами. Что за чушь в голове: о погоде ни слова, ни вздоха ни мысли!

…Не расслабляйся! Так и норовишь отлынить от почетной обязанности ветеранского альпинизма — кухонного мужика, мохостелителя! Внимание, всем инструкторам второй категории в количестве одной штуки, слушать мою команду: «Карабин на самостраховку, задом на корточках из хижины, шагом марш!»

Заложник прошлых обстоятельств и обязательств. Хоть и по своей доброй воле, но сажаю мох, а следовало бы в шортах на даче картошку окучивать и о патиссонах с помидорами с соседом светскую беседу вести. Впрочем, здесь, на высоте около пятисот метров над уровнем моря, посадка мха — вполне приличное занятие для интеллигентного человека, решившего провести отпуск на абсурдной вертикали Саблинского хребта Приполярного Урала.

Ох уж эта Саб...бля!

Если у вас есть знакомый, который желает узнать, зачем люди ходят в горы, пошли его ко мне, а я пошлю его… В общем, я знаю, куда его пошлю. Тридцать лет хожу в горы, из них – двадцать лет инструктором, чтобы это понять, так и не понял. Зато в ответ на такой вопрос, научился очень бескорыстно посылать шибко любознательных, туда… В общем, вы знаете куда.
Снимок восточной стены Сабли, на которой мы паримся уже третий день, ради которой копили деньги, клепали всякое железо, поддакивали женам и ублажали межсезонные капризы детей, я увидел лет пятнадцать назад, в альбоме туриста Вовки Комлина. Вовчик в свое время в «Торпедо» отходил смену по «новичкам» и гордо носил значок «Альпинист СССР» на груди.

Помню наше знакомство. Я после учебы в Ростове вернулся в родной Сыктывкар, и в автобусе увидел значок на пиджаке фасонистого мужика. Стандартный вопрос: «Где «значок» делал?» и стандартный ответ: «В Цее, на Пикнике…», — свели нас с Вовчиком на долгие годы. Только цейский или торпедовский новичок знал, что Пикник – это пик Николаева, одна из самых красивых единичек Кавказа. Конечно, курица не птица, значкист не альпинист, но в таежно-равнинном Сыктывкаре мужика, у которого на парадном костюме значок альпиниста висит главной наградой его жизни, поневоле зауважаешь. Володька больше никогда не ездил в альплагеря, предпочитая мотаться с фотоаппаратом по Уралу. Он меня и упрекнул в отсутствии патриотизма, показав фотографию восточной стены Сабли.

Было это через пару лет после нашего случайного знакомства. В тот год я выполнил разряд кандидата в мастера, был страшно рад всему комплекту зачеркнутых клеточек. Путь к чемпионату открыт, только собрать команду, и вперед. Вовка на какой-то квартирной попойке, благо оба были не женаты, не особо озабочены службой, а потому любой повод посидеть с гитарой и пивком поддерживали дружным одобрямсом, сунул мне под нос снимок:

- Смотри, какая стена! В родной республике торчком из тундры стоит скальный перпендикуляр, а ты все треплешься про Кавказ, Тянь-Шань… Да там уже на каждом маршруте окурков и консервных банок столько в каждую щель понапихано, что и посмотреть некуда. Не по общероссийским горным помойкам лазить надо, а свои маршруты разрабатывать, уральские!
Насчет горных помоек он, конечно, палку перегнул (с кем по пьянке не бывает), не так уж и много на маршрутах-пятерках альпинистского хлама оставлено, но снимком стены, ждущей своих первопроходцев, он зацепил вкрутую. Альпинист без своего маршрута, это ж… Дон Гуан без Доны Анны. Если где-либо в тундре стоит нетронутая каменная баба, то обязательно должен найтись мужик который ее… В общем, залезет на нее.

Тогда же, хоть и не на трезвую голову, но я первый раз задумался, есть ли смысл в погоне за разрядными клеточками. Кому нужны выстроенные по ранжиру записи в «Книжке альпиниста» 1Б, 1Б, 2А, 2А, 2А, 2Б, 2Б, 2 рук, 3А, 3А, 3А, 3Б, 3Б, 3 рук,4А, 4А, 4Б, 4Б, 4рук, 4 в дв., 5А, 5А, 5Б, 5Б, 5 в дв., 5 рук. Этакий стандартный спортивно-карьерный перечень цифири с букварем, точно такой же, как и у других дежурных подмастерьев – инструкторов, мотающихся по альплагерям. Тех КМСов-подмастерьев, которые так и не попали в команды городов и областей, не стали участниками чемпионатов, первенств, соревнований всяких ЦСов ДСО СССР, где в советские времена было реально получить мастерские баллы. В мастерских баллах ли, в разрядных клеточках ли главное альпинистское дело?

Володьки нет. Сгорел от «Рояля», слаб на горло оказался… После семейной трагедии, — жена его в лыжном походе в лавину попала, — он вкрутую подсел на стакан.. Полусухой горбачевский период еще как-то сдерживал его запои, но тут грянула смена власти, а главное - государственный отказ от спиртовой монополии. «Рояль», который из ельцинских кустов на свет вытащили, в каждом киоске в свободной продаже появился. И Володька сломался. Кто на «рояль» подсел, тем со стакана спрыгнуть было трудно. Вот и Вовку зацепила «русская болезнь» так, что не выкарабкался. Жалко. Нормальный мужик был.

Я ведь тоже спирта не чурался, но шибко разгуливаться некогда было: о Гималаях мечтал. Хотел на разных высотных работах зеленой капусты нарубить и с кем-нибудь на каменную восьмитысячную гималайку залезть. Не вышло. Оказывается, зелень не в высотном труде, а в «рояльном» пруде разрасталась. Да еще и грохнулся на зимней шабашке с крыши, вместе с обледенелой водосточной трубой. Так грохнулся, что пришлось гипсовый корсет примерить и о рюкзаке забыть. Думал навсегда, ан, нет… Минуло-кануло чуть больше десяти лет, и лезу на стену. Ту самую стену, которую однажды Вовчик мне с упреком в отсутствии патриотизма показал. Лезу с учениками, которые гораздо моложе меня. Лезу не первым. Мне забойщиком уже не потянуть, дай бог, по перилам тужиться и пыжиться так, чтобы ребят не тормозить. Но все же лезу!

А еще варю кашу, супец и сажаю мох на скальном балконе в приполярных облаках. Тупейшее занятие быть пассажиром на восхождении, но коли пошел, то делай все, что надо команде, поскрипывая старыми костями и ворча от зависти.

"Муфлоны", прием!

В кармане пуховки зашебуршала рация. Ясно: Абу выходит на связь. Молодец, натуральный радист! Выходит в эфир за две минуты до начала сеанса, без опозданий.

- «Муфлоны», «Муфлоны», прием?
Позывной «Муфлон» — инициатива Абудихина. Мы хотели быть «Барсами», но не сверили часы и опоздали на первую связь. В результате в приполярный эфир полетело азиатское название горного козла, и уже не смогло этот эфир покинуть.
За муфлонов Абу еще ответит. Вся наша горевосходительская пятерка уже согласовала и обсмаковала процесс его купания в мертвом озере у ледника Гофмана, возле которого стоят палатки нашего базового лагеря. Абу про заговор естественно не знает, пользуется своей временной недоступностью и гнет свое:

- Муфлоны! Время 17-00. Начало сеанса связи. Почему молчим?
- «Муфлон-1», я — «Сабля -1» на приеме! (Не называть же себя козлами, хоть и горными!)
Получи информацию: у нас все в порядке. Прошли пять веревок, обустроили бивуак. Будем ночевать на стене. Вполне комфортно. Четверо провешивают маршрут дальше. Я внизу, на балконе. Варю кашу. Ребята должны вернуться через час-полтора. Придется тебе сегодня еще раз возбудить рацию. Спирта много не пей, нам на возврат оставь.
Как понял? Прием?

- «Муфлоны» прошли пять веревок скал, устроили бивуак и пучатся дальше к вершине. Бородатый муфлон сидит на балконе, свесил ноги над пропастью, и очень хочет спирта. Но кто ж ему дасть? Допинг в советском спорте запрещен. В отношении алкоголя очень дурная традиция, но, между прочим, сохраненная российским министерством физической культуры, спорта и туризма во всех указивках, приказах и распоряжениях. Учти это, если вас на маршруте господа чиновники застукают с водярой, то разденут до трусов, в смысле – до третьего разряда. Через два часа мне нужно выйти на дополнительный сеанс. Подтверди правильность принятой информации?

- Я — «Сабля-1», «Муфлон-1» меня понял правильно! Через час – прослушивание, через два – дополнительный сеанс связи. Чего это тебя, Серега, на странные предупреждения потянуло? Какие такие чиновники нас застукают?
- Высоко залезли вы, однако. Нам вас снизу, однако, не видно, так может, уже из Москвы вас хорошо видать! Прям из окон олимпийского комитету… Опять же, к космосу вы ближе, со спутника вас обнаружить легче.
- Вряд ли. Нынче все взгляды федерации и спорткомитета на Гималаях конусят, а мы корячимся в стороне противоположной, российской и приполярной.

- Может и так, однако, но вдруг у кого из боссов глаза на затылке. Поглядить в бумажки и скажет: «Енто кто такие лезут? У них же государевы грамотки и прошения нами не завизированы! Пошлют геликоптер с альпинистским ОМОНом и снимут вас со стены, словно зимние яблоки с персиковой груши товарища Мичурина».

- Абу, хватит языком чесать! Завтра с утра пошли пацанов на перемычку. Пусть заберут палатку, резервный снаряж и продукты. Все то, что на предполагаемый в случае непогоды возврат по стене, мы на перевальной перемычке оставили. Мы уходить через вершину будем. На запад, потом в обход хребта по Аранецкому перевалу. Да, я еще кроссовки под началом маршрута оставил, тоже пусть заберут, еще пригодятся. И скажи ребятам, чтобы не особо расслаблялись, перед самим выходом на перемычку пусть вправо к стене прижмутся. Там такие чемоданы время от времени свистят, что если накроет одним, блин никаким бульдозером не откопать.

- Какой блин?
- В который раззява превратится, если будет думать не башкой, а пятой точкой опоры!
- Понял. Подъем на перемычку по леднику вдоль правой стены, прижимаясь к ней, как к любимой женщине – чем ближе, тем надежней.
Надо беречь задницу, вдруг да пригодиться.

- Понял правильно. «Связи конец» до 19-00.
- «СК» до 19-00!
…Люблю эту команду. «Связи конец» — значит и наверху, и внизу все в порядке.

Стал к паре слов не равнодушен, когда выезжал проводить сборы с нашими ребятами в Казахстане. Пожизненно буду помнить ущелье Сайрам. Вот уж где, будучи начспасом ВУСЛ (выездного учебно-спортивного лагеря), я с рацией наобнимался! Мы тогда вывезли в Азию семьдесят человек. Бойцы и бойчихи шарились по всему ущелью по разным вершинам, а я, альпинист в расцвете лет, самый крутой и продвинутый в горовосхождениях, единственный кандидат в мастера спорта на весь Коми край, а уж тем более из всех привезенных в Азию альпеноидов трижды орденоносной Республики Коми, сидел внизу и координировал действия по рации, зная район только по карте. Прям, генералиссимус сборов, тактик и стратег захвата казахстанских вершин.

После тех сборов я две недели, словно зомби, отходил, а ночью пугал жену криками: «Почему не слышу «СК»?
Тогда понял: без предварительной разведки – никаких массовых экспедиций, лагерей и сборов. Себе дороже. Тогда я сам только одну гору и сходил, да и то слабенькую двоечку. Планировали пятерку в двойке, — Сайрам – красивая гора, — но только к концу всего этого десятидневного бедлама я эмоционально сдох, был словно многопользованный воздушный шарик после народного гуляния. Мне уже никакой сверхгоры не требовалось. Тяжела ты, шапка Мономаха, даже в альпийско-казахском варианте.

Там, в Сайраме, в последний день сборов, услышав от последней спортивной группы: «Подходим к базовому лагерю. У нас все в порядке. «СК» до встречи», я и стал неровно дышать к этим двум буквам, звучащим в радиоэфире.
Абудихин этого не знает. Мы с ним только в Печере при посадке в вертолет более — менее познакомились, но мужик он классный, из наших… Хоть и «Муфлон номер один».

Горный дятел по имени шлямбур

Где-то высоко наверху раздались частые удары металла по металлу. Так крюк не бьют. Гадом буду, понадобился шлямбур. …Зеркала или карнизы? Если карнизы, то на этой площадке придется вить гнездо еще на сутки, а времени мало. Антициклон в конце августа — явление непродолжительное. Реально у нас в резерве день-два, не больше. Зеркала тоже ничего хорошего не обещают. На снимке мы просматривали каждый миллиметр: зеркал не предполагалось, они оставались в стороне, справа по ходу. Хорошо просматривались камины. За перпендикулярным ребром три длинные, метров по сто, узкие вертикальные клизмы. Неужели, эти клизмы оказались непроходимы, и ребятам пришлось выбираться на скальные зеркала?

Терпеть не могу этого горного дятла по имени шлямбур. Привык к «преферансному» закону страховки, или альпинистскому правилу пяти пальцев: первый – одновременное движение с закладыванием веревки за выступы; второй — страховка через карабин в петле, навешенной на отколы и выступы. (На стенных пятерках этих двух вариантов почти не бывает.) Третий — страховка с помощью закладного элемента. Загибаем четвертый палец – страховка с помощью крючьев, забитых в трещины. Шлямбур остается для бескозырки, когда все вышеперечисленные методы уже не применимы. В современном снаряжении альпенеров появились всякие дырочные скай-хуки и крюконоги. Но мы им не обучены, во всяких современных альпинистских гимназиях-лицеях не обучались, а потому такого инструмента и не имеем в запасе.

…Может, ребята все железо, взятое на маршрут, уже в скалы вогнали, а теперь вынуждены в стенах дырки для втулок долбить? Это тоже не хорошо, но получше зеркал, а уж тем более, лучше карнизов. Заглянуть бы хоть одним глазком, что там происходит! Жаль, невозможно. Сидим в облаке, как в вате. Тут никакой перископ-телескоп не поможет. Остается вспомнить первый закон проститутки: «Если насилие неизбежно – расслабься и наслаждайся.», и ждать. На этом и порешим, сэр. Надо тормознуть суетливые переживания и детские страхи. Пора затащить зеленый рулон под капроновую крышу и заняться самым любимым делом сегодняшнего дня: посадкой очень зеленого, очень нежного, очень пушистого, очень мягкого мха! Кстати, мха или моха? Надо будет посмотреть в словарях Даля, Ожегова и Розенталя верность правописания и правопроизношения ударений.

Горный железный долбодятел затих. Значит, наверху не зеркала, не карнизы. Разовая забивка? Бывает…Уже хорошо. Терпеть ненавижу шлямбурные дорожки. Альпинизма в них минимум, все остальное кузнечный шараш-монтаж, но кучу времени занимает: один долбит – другие слушают. Затем смена долбящего, и все повторяется заново.
***
Скоро начнет смеркаться, пора бы ребятам уже и домой идти. Расстелю мох, разложу коврики, спальники, залягу под крышу, высуну свою бородатую рожу наружу, чтобы курить без зазрения совести, оттопырю ухо в сторону скалы, и буду ждать.

Тест на вшивость

Нет такого сообщества, в котором малознакомые люди не тестировали бы друг друга. Наверно, это поведенческая норма. Я тестирую себя сам,,, Десять лет я не был в горах. Ребята не понимают, что за это время возникли проблемы не только с физухой… Психологическая подготовка, так же и физическая, требует регулярной тренировки. Знаю, что подсознательно я боюсь карнизов и зеркал. На них могу сбрендить до истерики. Я слишком давно не работал на отвесах, да и полет с крыши поселил в моей черепушке одного очень поганого таракана. Это он сверчит каждую минуту: «Зачем тебе эта вертикаль абсурда? Разве не налетался, муфлон приполярный?» Может, для того чтобы задавить этого таракана я и откопал всю свою альпинистскую рухлядь в дачной кладовке, и прилетел под Саблю? Впрочем, я и не планировал идти на стену. Хотел поработать с новичками в красивом районе, потрескать ягод, половить харьюзов. Вытащили же, морды муфлонные! Внаглую вытащили. Радиопонтами, на измене на стену заманили.

…Я, правда, не особо сопротивлялся.
…Смотри-ка, облака под вечер растащило. Палатки возле озера видны. Кто-то на командном камне стоит. Наверно Абу пытается нас в бинокль высмотреть. Вылезу-ка из хижины, помашу чем-нибудь, порадую приземленного братана, гордо смотрящего в бинокль и с рацией на боку. Да и до ребят стоит попробовать докричаться. Надо им уже вниз, к дому гаситься. Хижина дядюшки Абу заждалась, пора бы ей превратиться из одиночной камеры в мужской клуб с почти ресторанным хавчиком и обязательным трепом перед сном Трепом не о горах, их сегодня и так хватает, о жизни..

Ждать хуже, чем догонять

Возраст приучил к терпению. Если знаешь, что понадобишься всему стаду, жуй траву, пока не решишь, что готов к мужским подвигам. Не хочешь жевать траву, сажай мох.

И чего я к нему привязался, к этому мху! Горы в тундре всегда останутся горами в тундре, а тундра это тысячи километров мха, как по горизонтали, так и по вертикали. Сажать — не пересажать, елы-палы!

…Ребята грамотные. Их четверо. Даже если придется отсиживать ночь на стене, не пропадут. Зато я буду храпеть с комфортом, словно полярный орел в моховом гнезде.

Когда-то в новичках мы с упоением внимали рассказу значкистов, заночевавших на пике Гермогенова. Есть такая двойка в ущелье Адыл-Су, на которой и мастера заночевать могут. Длиннючая, зараза! Первый раз тогда услышал понятие – «холодная ночевка», и в этом термине был такой нескрываемый альпинистский романтизм, что дальше некуда. На деле же – ошибка инструкторов. Из-за своей неграмотности в оценке знаний, умений и навыков участников, вытащили «взрослых ребенков» на продолговатую горку, а те и скисли. То ли на «турецких подходах», то ли путаясь в веревках на затяжном скальном гребне, история умалчивает, но закончилось все некомфортабельной ночью на скальном, присыпанном снегом, гребне. Но это я сегодня такой грамотный, а тогда уши распустил и слушал, завидуя удивительному приключению моих ровесников.

И сидел в нашей гитарной и значкистской треп-компании лагерный банщик Лазарь Циммерман. Слушал он эту восхитительную историю про дюжину альпинистов, в полусогнутом виде дремавших всю ночь в одной трехместной палатке, про примус у которого ключ потеряли и коллективным мозговым штурмом придумали метод его включения, про одну шоколадку, поделенную на всех… Потом и говорит:

- Не знаете вы, ребята, что такое холодная ночевка. На самом деле, это когда веревка под пятой точкой, с неба дождь, а вместо зонтиков только мотошлемы и плащи-серебрянки. И так трое суток…
Трижды мне приходилось его байку про настоящую «холодную» вспоминать и ребятам пересказывать на наших «холодных», и каждый раз мы находили, что наши условия намного комфортабельней.

***

Лучшее лекарство от ожидания – воспоминания. Мох-то я во всех доступных местах я уже ободрал. Жаль, голубика на скалах не растет, набрал бы ребятам на десерт северных ягод. Зато внизу – нетронутые плантации. Йошкаролинцы в первый день на ягоду так запали, что у всех губы чернее ночи оказались. Такого ягодного изобилия на всяких там Северных, Западных, Центральных Кавказах нет. Чисто приполярный эксклюзив.

Снова натащило облаков. В мглистом молоке базовых палаток не видно. Зато нет дождя. А крупы мы не боимся, ее шелест по крыше палатки для альпеноидов, как колыбельная для дитяти. Хотя, любой мало-мало ходивший в горы знает: крупа в горах– признак грозы…Тьфу-ты, снова вспомнил про грозу!

Детский вопрос

Сегодня днем Гильфан рассмешил. Сидит на станции, страхует Полякова и что-то бурчит, бурчит про себя.
Спрашиваю:
- Чего ворчишь?
Отвечает:
- Не ворчу, женские имена перебираю.
- Типа: Зухра, Зульфия, Гюльчатай? Как истинный татарин-мусульманин боишься за поход одну из жен забыть?
- Тебе хаханьки, а я забыл, как дочку назвали…
- Ну, ты, даешь! У тебя всего две дочери, обе школьницы…
- Не две, а три.
- Не понял?
- Разве не знаешь? За неделю до выезда я третий раз отцом стал. Вот имя третьей дочки и вспомнить не могу. Когда вернусь, неудобно будет у жены спрашивать.

Я и в самом деле не знал. Да и подумать не мог, что мужик в сорок лет, хозяин строительной фирмы, будет в экспедицию рюкзак готовить, когда жена третьего ребенка рожать собирается.
Ну, ты, даешь, отэц! У племянника моей жены неделю назад сын появился, так я и то помню: Ренатом назвали, а у тебя родная дочь из головы выпала.
- Рината! Вспомнил. Спасибо…

***

Мои в этом году в Питер поехали. По местам студенческой жизни мамы. Дочка в горы просилась, не взял. Слишком памятна история с Домбайской поляны, когда семейная пара разбилась, а дети в лагере… Нет уж, жена и дети – дома, а в горах – друзья, подруги, участники и участницы. Как там записано в великом цитатнике сентенций Сухарева: «В горах мужчин и женщин нет, есть только альпинисты! …А еще альпинистки».

Может и зря дщерь свою не взял. Вон, юные альпинеры и альпинерки из Йошкра-Олы бегают по тундре, ягоды собирают. Ждут великого похода по великой уральской реке с пугающим, ревущим названием Вангыр. Сашкин сын пару дней назад спрашивает: «Где река Ваня Гыр, по которой мы на лодках кататься пойдем?» Вместе с ними и Полинка бы меру мира северных удовольствий изучала. Уже пятнадцать, можно было бы и на единичку сводить…

Между прочим, про ее рождение я сам-то на горе узнал, так что Гильфан более приличный отец, чем я.

Лезли по правому ребру треугольника Мамиссона. Сильная цейская пятерка-комбинашка. Ключ маршрута любопытный: камин со скальной щеткой, где все зацепки – мизера, на каждую по одному пальцу. Лезешь по этой щетке как новый русский – пальцы на обеих руках в растопырке. Пролез, перила закрепил, вышел на связь. Сеанс заканчивается, радист сообщение дает «Лагерь-37» останьтесь в эфире. Спрашиваю: «Что надо?» Отвечает: «С тобой поговорить. Тебе письмо из Сыктывкара, да еще кто-то звонил в учебную часть, может срочное что». Отвечаю: «Распечатай. Если что важное, сообщи. Мы только через два дня в лагерь вернемся». Прошло минуты две, радист орет на весь эфир: «Инструктор Журавлев, поздравляю, у вас дочка!» А я ему настолько, насколько возможно вежливо ответить с перпендикулярной стены, расположенной на высоте более четырех тысяч метров над уровнем моря, отвечаю: «Пошел в жопу со своими дурацкими шутками! От них не только тупой армейской кирзой, но и нафталином воняет! Ваши приколы я с прошлого года помню».

В предыдущем сезоне пришел с горы, в ящике для писем лежит конверт. Казенный, с кучей штампов и печатей, из Украины. На штампе город – Белая Церковь. Открываю, глаза на лоб лезут: судебная повестка для признания отцовства двойняшек. Чуть было не сорвался в дорогу, да мужики слишком рано поинтересовались, мол, как двойняшек назвал. Еще до того, как я с кем-нибудь о нежданно свалившейся напасти поделился. Крепко ребята купили.

Радист в эфир:

- Серега, не веришь, как хочешь, только я правду говорю. Письмо подписано Неля. Написано: «Дочку Полиной назвала…»
Тут сразу все на свои места встало. А я и не догадывался! Некогда было. В апреле в Крым уехал. Затем, не заезжая домой, с Винницей в Дагестан на Ерыдаг умотал. После ерыдагских сборов — в «Эльбрус» на методсбор, после сбора — в «Цей». Можно было бы и домой позвонить, да все некогда, суетно как-то. Привык к дурному правилу: в горы уехал – письма забыл. Никому не обещал писем писать, жене всегда говорил: «Не пишу, значит, все в порядке. Если что случится – без меня сообщат». С Мамиссона спустились, отметили мое отцовство, конечно. Хотя опять же, что мы отмечали, я и сам не прояснил: то ли три недели рождения моей дочери, то ли удачное восхождение на гору, то ли то, что я этой горой кандидата в мастера спорта закрыл. Хотел я, было, сразу домой поехать, да подумал: до конца сезона месяц остался, куда уже торопиться так и отработал контракт до конца.

Домой вернулся дочку на руки взял, а она в бороду мне руками вцепилась и таращится глазами-пуговицами. Совсем не испугалась дядьку бородатого. Так что стал я для нее папой-Дед-Морозом. Это прозвище она мне года в четыре придумала. Как-то в прошлом году побрился, а Полька, которой уже 14 исполнилось, мне и говорит: «Без бороды ты, папа, какой-то неправильный. Я тебя всю свою жизнь бородатым знаю – этаким ПапаДедМорозом».

Просилась на Урал… Может, и зря не взял, девчонка взрослая уже. Это же не ребенком в лагере работать.

***

Болит бок. Нудно ноет. К этой боли я уже успел привыкнуть. Гораздо тяжелее привыкнуть к диагнозу. Впрочем, ну их к черту, эти болячки. Слава богу, душа не болит, а ведь было… Когда Санремо крысой оказался…

Санремо…Отказ от иллюзий

Санремо! Сын мастеров спорта из легендарного времени освоения Кавказа, романтических пятидесятых-шестидесятых. Он еще в таких альплагерях как «Вымпел» и «Маяк» работал, правда, в качестве инструкторского ребенка. Между прочим, это тоже работа. Полгода в Москве при родительских разговорах о горах, полгода в палаточном или сборно-щитовом лагере. Друзья – взрослые бородатые дядьки с гитарными песнями, да еще такие же лагерные оболтусы альпинистских семей. Он по определению должен был стать инструктором.

Я бы с удовольствием рассказал, как Санремо полз по наклонной трещине шириной не более тридцати сантиметров, организовывая промежуточные точки страховки за ледовые сталактиты. С ухмылкой вспомнил бы, как вместе «потерялись» после Казбека… Заблудились между тремя пивными точками городка Казбеги и чуть было не остались без денег, документов и вещей в этом небольшом, красивом, но совершенно чужом грузинском городке. Я бы много чего с удовольствием вспомнил. Теперь на эти воспоминания наложено табу.

Я даже не хочу вспоминать его имени, а уж тем более фамилии, так как отец Санремо, вошедший в историю советского альпинизма, и мама-инструктор, погибшая на учебном восхождении, не заслужили грязи на их памяти.

Он появился в Цее, как завсегдатай. Ему улыбались даже поварихи и сезонные уборщицы, из потерявших спортивную форму женщин-инструкторш, но не избавившихся от потребности находиться в системе. Затасканный рюкзак, вылинялый на горном солнце анорак, и еще что-то уверенное, но неуловимое, выдавало в нем бывалого горного бродягу.

- Кто это?

- Санремо. Ты что не знаешь? Его батя нынче у соседей в «Торпедо» в командирах отряда, а раньше так ходил, что нам и не снилось. Глянь в классификатор: большинство нынешних траверсных супер-маршрутов медали его команды пятидесятых.

- А сын его?

- Ходячий КМС, из дежурных инструкторов-подмастерьев. Что-то где-то не сложилось, в команду не попал, а может, и не хотел, так как весь лимит чемпионских медалей на всю семью отец собрал.
Санремо не лез с рассказами, но если начинал, то раскрывал кладезь альпинистских баек.

…Как-то ребята приехали в лагерь N… Классные ребята, сезон к маршруту готовились, а начуча на них взъелся за то, что на зарядку не вышли, и на спланированный маршрут так и не выпустил. Мужики перед отъездом встали рано-рано утром и прямо над лагерем на скальном зеркале огромными буквами красной половой краской написали: «Здесь начуч – жопа!», и уехали. По лагерю кипеш. Собрали спасателей, инструкторов, что на отдыхе, послали скалу чистить от срамной надписи. Мужики поухмылялись и зачистили прямо по буквам. Стало вроде бы особо не видно, кто знает и то, только хорошо приглядевшись, увидит. Но стоит дождю пройти и надпись на стене, как на фотобумаге, проявляется, и все знают, что «Начуч – жопа».

…Есть в Фанах стена с маршрутом по длинному-длинному разлому до самого верха. В сторону не дернешься. Хорошая скальная четверка с пятерочными элементами. Когда ввели обязательные четверки в двойках один из… (далее называлось имя известного казахского мастера спорта) со своей пассией, которой четверка в двойке для зачета на первый разряд нужна была, вышли на гору. Девица с утра слив поела. Работают на стене. Начало на стене попроще, поэтому она первая идет, он страхует. Вдруг команда сверху:

— - Милый, я на на станции на самостраховке. Уйди в сторону.
- Зачем?
- Милый, я наверно, зря утром сливы ела.
- Понял.
… А в сторону — некуда. Приглядел напарник выступ, откачнулся маятником, примотал к выступу самостраховку. Кричит:
- Давай быстрее, дорогая!

Только она от нижней части страховочной сбруи освободилась и к процессу приступила, как выступ выламывается, и летает Казанова слева-направо маятником… В результате каска, анорак, рюкзак – все в «золотых звездах». Самое смешное, что в Фанах на стенах снега нет, застирать эти «звезды» негде… Когда в лагерь эта сладкая парочка вернулась, от них воняло совсем не шоколадом.
Санремо оперировал именами мастеров свободно, что, впрочем, не удивительно, многие из них «его на ноге качали», когда батя на свои восхождения уходил.

А вот ходил Санремо излишне рисково. Крючьев, закладок не любил. Мол, старая школа их не признавала, а он у отца учился. И мы списывали на «старую» школу, не задумываясь, что своим именитым батей Санремо просто прикрывал свое альпинистское невежество. Он вообще многое прикрывал батей. Однажды, в инструкторском городке Цея участились кражи денег, ценных вещей, снаряжения, и я, раздосадованный какими-то серыми подозрениями за своей спиной, составил табличку исключений. В нее включил дни выходов групп в высокогорную зону и людей, остававшихся в лагере. Выплыл Санремо. На второй год история повторилась. В новой табличке исключений снова выплыл он. Смущаясь от своих подозрений, как-никак этот парень страховал меня, когда я работал в стометровом камине на Сонгутти, шел ключ на ребре правого треугольника Мамиссона, я отдалился от Санремо, стал ходить на горы с другими ребятами. Про свои подозрения промолчал.

Через пару лет Санремо поймали за руку в Приэльбрусье…

Мужики, не жеманясь и не играя в альпинистское благородство, пересчитали ему зубы. Я, считавший альпинизм спортом без подлецов, избавился от иллюзий. Не бывает правил без исключений. Знаю, что Санремо – исключение, гадкое исключение из правил, и все же до сих пор не могу это принимать за норму, что сына мастера спорта по альпинизму, отработавший все свое детство инструкторским ребенком, – бытовая общаговская крыса.

«Все болезни от нервов, только триппер от удовольствия», — гласит народная мудрость… Есть в этом суконная и сермяжная часть правды жизни. Первый раз боль в боку появилась, осенью после сезона, когда из альпинистского беспроводного телефона, я узнал, что Санремо вычислили в Приэльбрусье. Я пошел в кабак и надрался от обиды, что все мои подозрения, в которые не хотелось верить, сбылись, что белоснежных нравственных высот не достичь, так как даже в белоснежных горах «крысы» живучи, адаптированы и входят в любую систему на равных условиях с нормальными людьми.

Утром ощутил острую боль в боку. Тогда я списал ее на излишек алкоголя. Со временем она притихла, затаилась, стала ноюще-привычной, тупой до дури. В тот год к врачам я так и не пошел. Даже через год, и через два не пошел. Некогда было. Сейчас знаю: зря не пошел. Судя по всему, «бешенная клетка» тогда впервые напомнила о своем присутствии в моих потрохах.

***

Хватит о болячках, хватит о Санремо, это такая же опухоль, только в сознании, которую не стоит ковырять, себе дороже. Санремо нет, он умер. Даже если он богат и счастлив, он был и останется крысой. Чего ж я себе душу-то рву до икоты! Даже икота от моих воспоминаний для него слишком большая честь.

Где ребята? Так и свихнуться можно. Представляю, они спускаются, а я выскакиваю из палатки с безумными глазами и начинаю пудрить им мозги своими заморочками. Такого сюжета еще не придумал ни один киносценарист. Может, в Голливуд, идею по Интернету сбросить? Глядишь, на будущий год большие американские дядьки для очередной приполярной экспедиции деньжат подкинут…Мол, сиди мужик на скальных балконах, сажай мох и придумывай необычные страшилки-уморилки. Вот ведь размечтался! Хотя, сейчас лучше мечтать, чем вспоминать.

Вход в систему

Сегодня очень любят говорить о трудностях социальной реабилитации преступников. Воры, насильники, убийцы становятся самыми несчастными в государстве представителями общества, рвущегося в европейские правовые рамки. О реабилитации спортсменов, изношенных государственной машиной, вспоминают только специализированные издания. Скромно так, извиняясь, пытаются напомнить о спортивной чести доблести и славе олимпийцев, участников и победителей всевозможных мировых первенств, чемпионатов. Тот на инвалидной коляске, у той жизнь не сложилась, а этот, ну самый именитый, пьет, как черт.
Все они были в касте, в зоне особого государственного внимания до тех пор, пока система их не пережевала и не выплюнула. Преступное сообщество – зеркальная калька государственности, спортивное сообщество – тоже копировано с государственного обустройства. Если есть государственная чиновничья номенклатура, то обязательно есть и спортивная. Если есть общегосударственные политически-приоритетные виды спорта, значит должны быть и ударники, и стахановцы, и подкармливаемая элита.

Прошлая советская школа альпинизма – тоже система. Только выстраивалась она не на имиджевой государственной значимости, а на приоритетах персональной интеллигентской исключительности. Кастовая структура в кастовом государстве имперского спорта.
Сложно попасть в систему, еще сложнее отказаться от нее, даже если уже чувствуешь, что правила игры тебя не устраивают, что система не просто консервативна, она застойна, ортодоксально ограничивающая возможности личности.

В отличие от многих видов спорта в застойные годы альпинизм оказался наиболее востребованным интеллектуалами. В нем не платили премий спортсменам за участие в соревнованиях, не проводили лучших из них «подснежниками» высокооплачиваемого производства, альпинизм не включали во всевозможные спартакиады трудящихся, и этим избавили этот вид от искателей спортивных благ. Не удивительно, что особый расцвет горного экстрим-спорта пришелся на семидесятые годы, на период застоя и пыльных шляп. Под шляпой скрывался послушный клерк НИИ или почтового ящика, боязливый, кропотливо складывающий конструктор своей карьеры. В альплагерь приезжал индивид, отказывающийся от равнинных условностей, приехавший в горы, где настоящие мужчины подтверждают свою настоящесть, как в песне у Высоцкого, где герой надеется только на «крепость рук, на руку друга и вбитый крюк», и естественно, на себя самого – любимого..

Как-то в треп-беседах мы вывели формулу социального биохимического коктейля – лекарства от советской энтрофии: высотное повышение гемоглобина плюс очищение организма через диеты и сверхнагрузки, плюс адреналиновый взрыв. В результате – почти первобытный самец для женщин, а для общества – гражданин с незамыленным взглядом на все происходящее в стране. Думающие мозги в сильном теле. Почти полное соответствие классической формуле: в здоровом теле — здоровый дух. И это состояние души, в стране, которая слишком высоких — укорачивала, слишком низких — вытягивала в прокрустовом ложе социума, стоило входа в любую систему. Хотя бы на время, на 15 – 20 дней в году.

Страшней значкиста…

Кто помнит басни дедушки Крылова из школьной программы, тот легко завершит строку: «…зверя нет». Это вам скажут в любом клубе или секции альпинизма любой инструктор. Только значкист способен глубокомысленно изрекать: « Этот лагерь стоит приезда на пару недель!» Год назад здесь «старик-Абалаков» новичкам свои маршруты показывал. Как ходили, мужики! Как ходили! На пеньковых веревках по стенам, которые и сегодня многим мастерам не по зубам!» А в этом году «старик-Шатаев» с помощью космо-теодолита пытался пятерку на Уилпату раздеть до четверки, так мужики ему, — наши, цейские инструктора, — и говорят: «Мол, сходим, проверим!» Он и пошел. А в Цее погода бывает только двух видов – цейская и цеёвая. Цейская, это когда снег и дождь после обеда, а цеёевая – снег и дождь с раннего утра. Шутники даже прозвали Цей «мочевым пузырем Кавказа». Так вот, там, на стене, они в самую цеёвско-цеёвскую погоду и влетели! Снега, ветра накушались, как на зимнем восхождении. После этого вопрос о раздевании одного из маршрутов на самую высокую вершину ущелья — Уилпату был снят».

Только значкист тащит в гору к альпбазе рюкзак неподъемной тяжести, где среди массы самодельных прибамбасов, якобы самых современных и крайне необходимых уже на двойке «А», вложены пара трехлитровых банок варенья, фляга спирта для «ночного керосину», шмат сала и кусок сухой колбасы.

Значкист – великий всезнайка и великий советчик для новичков, а вот для инструкторов – носитель «странных» идей и амбициозный неумеха. Мне приходилось встречаться с классными ребятами-инструкторами, которые с удовольствием работали с любыми разрядниками, но при слове «значкист» чуть ли не вздрагивали. Жизненных анекдотов про «значкистов» в копилке каждого инструктора – вагон и маленькая тележка. Эти ребята умудряются оставить неизгладимые впечатления.

Только значкист, рассказывает новичкам о бытовом правиле: «Через стол не шагать!», но тут же через пару минут может наступить в закипающий котелок. Так я впервые узнал, что плоский походный десятилитровый канн в длину соответствует альпинистскому ботинку сорок второго размера. Только значкист, выпускаясь на маршрут, четко барабанит про повышенную камнеопасность маршрута, но на маршруте уподобляется трактору, сбрасывающему со склона все, что плохо лежит, выворачивая такие чемоданы, которые кажутся способными перевернуться только с космическим рычагом Архимеда. Только значкист может забыть в лагере веревку, палатку, или еще что-нибудь крайне необходимое и важное, зато не забудет гитару и песенник.

Впрочем, значкисты способны и на многое другое. Нет более восторженных альпеноидов, чем они, совершившие за одну смену четыре восхождения. Нет более слаженных компаний, поющих костровые хиты, чем представители этого отряда альпинистов. Это классная публика, рвущаяся в систему, способная на Казбек затащить арбуз и бутылку шампанского, а на эльбрусском «Приюте одиннадцати» лепить пельмени, или готовить торт из печенья для именинника. «Значкизм» — это такая болезнь, которой необходимо переболеть каждому восходителю, иначе горный мир становится гораздо скучнее. Я это понял, когда в альплагерях ввели ускоренные группы, выполнявшие третий разряд с нуля. Сильные спортивные ребята, становясь за смену разрядниками, черкали зачетные клеточки, но теряли праздник «значкистской души».

Наших, подсаблинских свежеиспеченных «значков», которые сидят внизу под стеной и трескают голубику, даже немного жаль. Они «сборные», а не «лагерные». Да были занятия, но не было конкурентов по соседству, не было значкистского треп-клуба и посиделок, не было среды. Той мюнхаузеновской лихой среды, в которой необходимо повариться пару недель, чтобы получить стремление входа в систему. Я почти уверен: из восьми приятных молодых людей, заведенных мною на неплохую скальную горушку, вряд ли кто продолжит занятия альпинизмом. Им бы куда-нибудь в «Дигорию», «Безенги», «Шхельду», «Домбай», где жизнь значковская кипит с официального утра и до позднего неформального вечера. Повариться бы им в той среде – котле эмоций, поорать бы хором о том, как «по морде били чайником», «я эти горы в телевизоре видал», и всякую другую лабуду. Но… Мы – инструктора, пожертвовали столь необходимым им общением, чтобы пройти свою стену.

Командор Пархом

Из-за билетов на самолет, а точнее из-за их отсутствия в кассах аэропорта в канун сезона отпусков, пришлось ехать на Кавказ поездом. Естественно, опоздал. В лагерь заехал почти на неделю позднее. Получил втык от Сухарева, и тут же приказ: вечером получай продукты, а с утра рви наверх, к ночевкам на бараньих лбах. Значкисты только одну двойку сходили, наверху снег и высокая лавиноопасность. Возможно, понадобиться помощь инструкторам.

- Ты на пик Арцишевского или пик Ониани ходил?
- И в значках, и в разрядниках…
- Уже хорошо. Наверх поднимешься, стразу к Пархому. Передай на словах: прогноз не лучший, упираться не надо. Если же снег просядет – идите! По рации я ему этого говорить не буду, незачем ущельских спасателей дразнить.

Утром я кинул рюкзак на плечи, схватил лыжные палки и вперед, к бараньим лбам под Сонгутти. Преодолев перепад высот более тысячи метров, я понял, что такое активная акклиматизация. Упрел так, словно бегемота вытащил из болота. Ночевки на бараньих лбах выглядели безрадостно. Валил снег. Провисшие памирки-перкальки были более похожи на сугробы, из которых доносились невнятные голоса обитателей. А вот по центру всего этого засыпанного, запорошенного уныния стоял дворец – ярко-красная импортная палатка «Салева». Это сегодня никого не удивишь западными альпштуковинами, а там у меня чуть челюсть не отвисла от зависти. От вида суперовой палатки, но еще больше от ее обустройства. Метра на два вокруг нее снег был очищен, установлены снежные бортики. В сторону отходил прочищенный проход к слепленному из снежных кирпичей сортиру. Высший класс! Налицо командорская палатка.

Естественно, из нее вылез Пархом.

- Внимание участники и участницы. Все выглядаем сюда! Посмотрите на этого зеленого инструктора вспучившегося до вас штоби идти на гору. Мы позавчера на нее не пошли, вчера не пошли, сегодня не пошли и таки завтра не пойдем…

Насмешливый голос с одесскими прибаутками извлек часть значкистов из спальников, принудил высунуть лица наружу.
- И знаете, почему не пойдем?
- Из — за снега?
- Таки – да!
- Так, может, вниз? Чего здесь париться!?
- И вниз мы тоже не пойдем, так как дождь, снег, камень и ветер входят в стоимость вашей путевки!..

Утром мы все же ушли в долину… В кулуаре, ведущем на перемычку между вершинами Ониани и Арцишевского, скопилось столько снега, что сход лавин был неминуем.

Знаю, что не все значкисты восприняли адекватно пархомовскую фразу о стоимости путевки. Были обидчивые, которые через три дня перемалывали на чайных посиделках кости командира отряда. Язык без костей, любую словесную молотьбу вытерпит. Вот только обиженные трепачи не знали, что Пархом двое суток сидел с ними наверху, выжидая минимального шанса для восхождения, хотя ему самому срочно требовалось лететь в Киргизию для участия в Чемпионате СССР. Он опоздал на самолет в Минводах, затем на «вертушку» в Оше, забрасывавшую одесскую команду на высоту. Наверх залетел с оказией, на чужом борту, из-за чего работать на высотной стене начал без должной акклиматизации. А из-за чего? Из-за третьеразрядных гор для значкистов, «восхождения на которые входят в стоимость их путевки». Так и не знаю, как его зовут. Пархом – прозвище от фамилии Пархоменко, а имя командора, я за сутки общения так и не запомнил. Зато запомнил урок: не теряй надежды сам, и не позволяй участникам терять ее. А если уж придется уходить, уходи без сожаления, с прибауткой: «Если гора не идет к Магомеду, то пошла она к… лысому рогатому, которого всуе не поминают».

Воротилин – это… Воротилин!

Совсем другой тип значковского командора – Слава Воротилин. Интересно, сколько ему сейчас лет? Вроде и в Цее он возрастной был. Надо бы попытаться узнать у воронежцев, как он живет-поживает. А то и в наши шоры вытащить. Классно бы было, если бы он согласился. Узнали бы мои значкисты, что такое сущностный а не спортивный альпинизм. Когда важна красивая гора и люди, с которыми на нее восходишь, а не дежурная клеточка.

Через день после отъезда Пархома в Ош, меня остановил невысокий усатый мужичек в традиционном кавказском, весьма изношенном свитерке.

- Ты что ли прошлогодний стажер, который чуть не утопил участницу на переправе?

Я слегка взвинтился:
- Да никого я не топил!
- Да ты не брыкайся, ишь, ерш, колючки вздыбил. Все стажерами были, у каждого не без греха. Лучше скажи, в «Цее» впервые или как?
- Да нет, третий здесь делал, второй подтверждал, в школу рекомендацию получил в позапрошлом году, ну и отстажировался после школы тоже здесь.

- Значит, район знаешь. Уже хорошо. – Буква «О» в его словах кругло перекатывалась как камушек. – В моем отряде большинство инструкторов не из наших, пойдешь к «значкам»?
- Почему бы нет. Как Сухарев скажет.
- А он уже мне сказал: «Бери к себе кого пожелаешь!» Зайди вечерком в пятый домик, поговорим-познакомимся.

Вечером в домике собралась вся воронежская компания. Воронежцы любили «Цей», приезжали работать бригадами. И Воротилин оказался одним из них, тех цеёвских инструкторов, что знали каждый угол этого ущелья.
У него не было суперснаряжения, пользовался лагерным, но оно и не было ему нужно. К этому времени он уже командорил, а не искал медальные звездные маршруты. Зато у него была гитара, да и знал он, как говорил: «пятьсот песен и одну сокровенную», а еще «мильон историй», тех самых, которые в околокостровых треп-клубах пользуются значкистским сверх-вниманием.

«На этапе начального обучения важно не столько формирование спортсмена, сколько привитие любви к горам, альпинизму, нравственному кодексу альпиниста…» не помню, из какого замшелого учебника или методички вдруг выплыла эта строка, но Слава Воротилин явно был одним из тех, кто воплощал ее в жизнь. Не чурался новых, малоосвоенных районов, длинных подходов, умеренного «керосина» в дни отдыха и подготовки.

Как-то оставил без работы инструктора, который на ледовых занятиях в дождь, когда провисли и промокли палатки участников, расслаблялся в тишине и покое кофейком, поглядывая на растерянных значкистов с профессиональным апломбом. Поставил вместо него стажерку, а мужику, дабы не выносить причины на тренерский совет, оставил право сопровождать отделение, но не далее бивуаков. При этом довольно жестоко шутил. Мол, классное у вас отделение, господа «значкисты»: кашеваром бронзового призера, без пяти минут мастера Спорта СССР наняли.

Хорошо бы встретиться! Может, съездить в Воронеж, там нынче крупные соревнования по скалолазанию проходят… Посмотреть, как молодежь лазит, с Воротилиным водочки попить, песни попеть… Где только на все желания время найти? А может его со всей ветеранской бандой к нам, на Приполярный заманить? Здесь, правда, потерянные овцы по склонам не бродят. Разве что, олень – дичок, а его фиг поймаешь…

А с «участником Барановым» у нас тогда классно получилось…

«Участник Баранов»

Выезд в ущелье Заромаг для августа традиционный для цейских альпинистов. Компактный район, для значкистов есть все необходимые двойки. Высокие, весьма приличные, хоть и с цеёвыми подходами. Опять же от начальства подальше: ходи-отдыхай.

Выездная неделя подходила к концу. Весь отряд уже сидел внизу, распевали песни, только два отделения самых молодых инструкторов – мое и Саши Коновалова из Харькова, добивали программу. Нужно было сходить одну двойку. И мы сидели в пуховках на верхних заромагских ночевках, среди камней и льда, дули чай и завидовали всем спустившимся на траву. Воротилин вышел на последнюю вечернюю связь и «наступил нам на мозоль», этак добродушно-ехидно рассказав о каких-то немыслимых пирогах и тортах, испеченных участницами в честь завершения смены прямо внизу, в ущелье, мимо этих пирогов мы все — вверхуживущие пролетали парижской фанерой. Месть за столь добродушно-провокационное сообщение была неминуемой. Оставалось только найти нужный повод, нужное место и дождаться нужного часа. И тут подвернулся случай. Давно известно, везет тому, кто везет. Не успел я упаковать рацию, как подскочили ребята из коноваловского отделения: «Василич, баран бродит!»

- Какие здесь бараны. Горные козлы наверно.

- Нет, натуральный. Только не баран, а овца. Посмотри, рогов нет. – Поправил приятеля Акиф из Баку. – Наверно, от чабанов отбилась, блудила-блудила и к нам вышла. Вот к людям и жмется.

Родео с овцой приятно украсило холодный вечер. В результате лохматая заблудшая тварь оказалась связанной, лежащей рядом с инструкторской палаткой.

- Что делать с нею будем?
- Рэзат. – Спокойно заявил Акиф. — Чабаны отару уже угнали, здесь она сама по себе пропадет. Зачем волков кормить, когда нас можно.
- А ты зарезать и разделать овцу сможешь?
- Наверно, смогу. Я, что не с Кавказа что-ли, не джигит что ли…

Овцу мы зарезали. Правда, Акиф только на словах оказался джигитом, когда подошел к овце, руки его задергались. Пришлось отстранить джигита от этой процедуры, дабы скотинку не мучить. Освежевали, тушу сунули в ледник, благо, чего – чего, а льда на леднике хватает. Ну а с утра вышли на гору.

Так как частоты совхозных радиостанций «Нива» совпадали с частотами альпинистских «Каратов», то предложил второму инструктору, Саше Коновалову, во время утренней радиосвязи слегка закодировать баранью историю, дабы не дразнить овцеводов равнины. Тем более, что подходы к горе были достаточно длинны и после восхождения еще и тащить тридцать килограммов мяса и потрохов не особо хотелось, а у сидящих внизу целый день для расслабухи – излишняя льгота.

И вот первая связь. Представляю Воротилина. Полночи песни пропели, за жисть проговорили, а в семь тридцать надо на связь выходить. И тебе полусонному сверху сообщают:

- Случайный участник – баран. Скотина, сломал ногу. Пришлось зарезать. Высылайте на верхние заромагские ночевки малый спасотряд с носилками, необходимо спустить вниз тело!

Саня запустил в эфир полный бред. И Воротилин, у которого за всю его командирскую карьеру не было ни одного значковского «ЧП» повелся…
- Какой участник Баранов? Нет такого в отряде! Почему не спускаете сами? Что значит «пришлось зарезать»?
И этот утренний ор командора зазвучал на весь альпинистский Кавказ.

Саня ему снова вежливо: «Случайный участник отбился от чабанов. Зовут – баран. Поднимитесь на ночевки на леднике увидите тушу. Вас плохо слышим, уходим со связи. «СК» до двенадцати ноль-ноль!».

Воротилин не стал передавать в лагерь информацию об участнике баране, сломавшем ногу на леднике. Решил все проверить сам, смутно догоняя, что мы зачем-то шифруемся. Разбудил по тревоге участников. Пару инструкторов с особами мужского пола и акьей отправил вверх. В общем, учебные спасы получились еще те! Когда мы вышли на связь в двенадцать, то услышали весьма вежливое, но вполне внятное:

- Тело участника барана спускают вниз. Чабаны из ущелья две недели назад ушли, так что можно было и без дурацких шифровок.

***
… Как мы ели эту овцу! Эх-ха! Даже здесь, на Сабле от воспоминаний слюнки потекли. В отряде был парень из Поневежеца, Андрес, который работал поваром в курортном ресторане. Чего он только не наготовил! И шашлыки, и рагу из ребрышек! Такое окончание смены может только в сказке присниться. Всю ночь с участниками гуляли и поминали несчастного «участника Баранова».

…Жаль, только, что Андреса уже нет. Лет пять назад читал анализ несчастных случаев, увидел его фамилию. Камень на спуске угодил в висок, а он шел без каски. Он и в «Цее» в значках все время свою независимость показывал: мол, европейский человек имеет право идти на подходах в самостоятельном режиме. Мол, советский казарменный альпинизм не дает личности возможностей для проявления всех спортивных качеств. Много еще чего говорил, как натуральный «значкист», только зачем-то примешивая в разговоры политику, а она должна была изначально оставаться внизу. В горах нет национальных границ и разделения культур, есть одно правило:
восхождение заканчивается на траве, до травы все разговоры – пустое. Интересно, там, в Фанских горах, он на спуске каску снял тоже по политическим мотивам? Или мы его не доучили в свое время, не смогли объяснить, что камень сверху летит не только в лицо, но и в затылок, и этому дурному камню совершенно без разницы надета на голову альпиниста каска, или нет. Хватит! О покойном или хорошо, или никак.

***
Саблинская стена на удивление чистая. Какие-то плотные породы, наверно базальты. Когда ребята работали первые пять веревок не уронили ни одного чемодана, да и сейчас никакого грохота не слышно. Даже как-то скучно. Мало того, что сидишь одиноким бирюком в тумане, так еще и камни не летают…

… Меня достали эти гаврики-саблегрызы! Сколько можно полоскаться на уральском ветру! Каша стынет! Если разогревать — подгорит! Муфлоны уральские!

Я выползаю из хижины и ору: «Саблегрызы! Муфлоны! Сколько вас еще ждать! Жратва остыла!» Я еще добавляю много чего ненормативного, выплескивая тревогу через звуковой клапан. Мне можно, все равно никто не услышит. Любой крик уходит в туман безвозвратно, как в вату. С таким же успехом можно петь песни, читать стихи, даже репетировать предвыборные речи. Вакуум. Облачный вакуум. Вслушиваюсь в тишину, но не слышу не то что голосов, но и звуков металла о металл. Если ребята лезут, работа альпинистской кузни должна быть слышна, но туман глушит и эти звуки.

«Кузница» и «забойщики»

Кузница – это все необходимое железо для восхождения: крючья, карабины, молотки. Давно уже крючья делают из титана, карабины и закладки из алюминия и легких сплавов, но альпинистское железо, оно и в Африке железо. А забойщик… Он и в Африке забойщик. С незапамятных лет забойщиком зовут идущего первым. И потому, что ему приходится забивать крючья, но чаще из-за того, что он первый задает темп восхождения, берет на себя прохождение ключей – самых сложных участков. Знаю, сегодня в альпинистском «забое» работают Жорка и Сергей. Гильфан с Саней Астаховым на подносках. Не потому что слабее или менее подготовлены технически, просто, они выполняют негласное правило горовосходителей: приглашенные на гору без просьбы капитана вперед не лезут. Капитан команды Сергей Поляков. Он решил – первым идет Жора. Значит, первым идет Жора, а остальные делят другие командные функции и роли.

Я – пассажир. Специализируюсь по перилингу и жумарингу, то есть иду по веревочным перилам с помощью зажимных устройств типа жумар.

Жумарю почти впервые. В моей книжке альпиниста во всех характеристиках после третьего разряда есть запись: «Может идти первым». Она часто определяла специализацию. Десять лет я ходил забойщиком в спортивных группах. Бывало — замыкающим: работа последнего в команде тоже не мед. Случалось тащил командный груз в середине команды… А вот пассажиром иду второй раз. Первый, когда восстанавливался после травмы, в «Узунколе»: на Доллар по маршруту Кавуненко взяли ребята-ростовчане. Хор-рошая 5-Б! Только излишне мокрая! Большую часть под водопадами висеть приходится. Не самое лучшее восхождение в моей жизни, впрочем, о нем на стене лучше не вспоминать… Второй раз – сейчас, на восточной стене Сабли. Длина по вертикали –980 метров. Более пятидесяти процентов крутизна 85-90 градусов. Воды нет. Породы плотные с надежными, хоть и заглаженными, хваталками. Позади пять веревок скал, впереди – минимум столько же, а вот максимум измеряется в весьма широкопонятийной альпинистской единице длины – «А фиг его знает!»

Я брожу, как зек камере, по узкому каменному балкону с поводком из оранжевой капроновой ленты, пристегнутый к перильной веревке, закрепленной вдоль полки. Во всей честной компании, я единственный курящий, поэтому смолю безбожно, даже больше, чем внизу в своей современной бюргерской жизни. Смолю и завидую. Хочется быть там, на вертикали, но не балластом, не пятым колесом, не… ветераном, за которым хорошо идти на ледниках, но плохо лезть на скалах. (На ледниках – дорога перестает быть скользкой. На скалах – глаза нижних песком забиваются). Вот только время вспять не повернуть.

Я не нарывался на это восхождение. В горы выехать хотел, но более для души, для песен. Даже не предполагал, что «пиратский сундук», хранимый на даче будет открыт не внуками, а самим. Чертов ящик Пандоры! Десять лет назад, когда я, уложив в него всю кузню и все остальные альпинистские фиговины, забивал «клад» для музея альпинизма Республики Коми, планируемого к открытию в 4005 году» гвоздями-сотками, то по каждой шляпке колотил с присказкой: «Никогда! Никогда! Никогда!» Это были мои последние удары альпиниста-забойщика… но никогда не говори: «Никогда!»

***
Может, уже пора чай кипятить? Подожду. Газ – дефицит, еще пригодится. Вот заорут, сообщая о своем возвращении домой, тогда и поставлю. Ну, бойцы! И чего они там, гнезда, что ли вьют! Пора вниз! Пусть день полярный, света достаточно, но силы надо бы и на завтрашний день приберечь!

Приоритеты

Говорят, в интернете уже есть описание нашего маршрута. Кто-то в сером режиме прошел эту стену Сабли. Честно говоря, меня это не гнетет. Я знаю, что лишних гор в «Книжке альпиниста» не бывает. Да и само восхождение на любую вершину, даже в одном и том же составе, всегда разное.

Участвовать в мастерской гонке за приоритет называться первопроходцем меня не особо греет. Наверно, я перегорел где-то раньше. Возможно, по сущности я не так спортивно амбициозен, как следовало бы быть истинному альпинисту. Знаю одно: мы читаем маршрут с «листа». И в ледовом кулуаре, и на скалах у нас есть свои забойщики-первопроходцы. Лед обрабатывал Поляков, на скалах работает Шулепов.

Для меня важно ввести этот маршрут в классификатор горных вершин России, чтобы он стал привлекательным для других, еще не открывших для себя красоты приполярных гор. Если вспомнить определения семнадцатого века, периода великого русского первопроходства и освоения северных территорий, то Приполярный Урал следует называть Полунощными горами. Горами севера – полночи, а еще горами враждебного полунощного мира. Он не приспособлен для жизни человека даже на равнине. Отсюда со стены видны бескрайние болота тундры. Саблинский хребет он вообще немного странный. Этакое перпендикулярное вспучивание горных пород на южной окраине Приполярного Урала. Только здесь, размышляя обо всем своем альпинизме, я стал понимать, почему Володя Комлин, перестал выезжать в «большие горы».

Я шел к Сабле долго, пожалуй, слишком долго. Обучая в Узунколах и Сайрамах ребят для этого рывка к своим горам, решая сотни нечего не значащих задач, совсем не думал, что серьезная гора – она и в тундре серьезная гора.

Ребята вытащили меня на стену, но не знают, что неделю назад мне поставлен диагноз: рак. Болезнь пока в той форме, с которой живут, и живут довольно долго. Для этого только необходимо соблюдать полторы сотни «нельзя», среди которых и запрещены нахождение на холоде, и перебор перегрузок. И отказы от спиртного, табака, и… лучше не вспоминать все врачебные запреты, так как для меня из большинства их складывается жизнь. Почему же я здесь, в палатке, тонким капроном отделяющей меня от холодного камня и снега? Может от недогона сознания: не могу поверить, что жизнь перешагнула через перевал, а шаманский бубен судьбы каждым ударом отбивает годы жизни.

…Надо же, в какие высокопарные материи потянуло. Это только здесь, над тундрой, слегка замороженными мозгами можно родить такое — «бубен судьбы». Все проще: за базар надо отвечать. Когда-то Вовке Комлину по пьянке я брякнул: мы залезем на эту стену. Если придется с ним встретиться, где-нибудь там – «на крыше», то выглядеть придурком, давшим слово, но не выполнившим его, мне совсем не хочется. Поэтому я и лезу! Даже если и не станем первыми, мы сделаем эту стену, я в этом уверен.

***
- Эй, вы, там, наверху! Куда пропали! Хватит колотить железо в скальные трещины! Я устал от мыслей и тревог! – мысленно ору я. Мысленно, потому что знаю, ребята грамотные и искать приключений не станут. — Все будет чики-поки, надо только подождать.

Третий цвет – лишний

Под Саблю я выехал «на слабо», почти со стопроцентным убеждением, что на стену не пойду. Йошкар-Ола везла отделение «чайников». Вот я с ними и собирался инструкторить по всей новичковской программе. Отработали скалы, осыпи. Помогли с новичками ребятам на перевале устроить бивак и поставить палатку под саблинской стеной, вроде как занятие – «Устройство биваков в горных условиях» на практике отработали, заодно наши новички оценили и перевальный поход. На следующий день пошли на безымянную вершинку.

Перед уходом с радистом Володей договорились: если у ребят на горе все хорошо – на палатку бросается белая тряпка, если что-либо не так – красная.

Идем по гребню. Базовый лагерь просматривается отлично. Первая связь – белое пятно на синей крыше. Вторая связь – то же самое. Мы на вершине, радостно сообщаем миру, что полку уральских альпинистов прибыло, затем трескаем традиционную сгущенку, шоколад и уходим вниз. Скальный участок гребня позади. Еще метров 600-700 спуска по курумникам и вдруг, взгляд останавливается на крыше палатки: красное пятно? Красное пятно!!!

- Всем аккуратно спускаться по склону. Никакой спешки! Я ухожу в лагерь!
…
- В чем дело, Володя? Что случилось? – едва отдышавшись от бега по сыпучим склонам, спрашиваю радиста.
- Все нормально! — Отвечает он. – Просто, ребята попросили вас поторопить, чтобы вы вышли на связь!
- Почему же тряпка красная (Далее несколько ненормированных выражений!)
- Она не красная, а оранжевая, что обозначает: поторопитесь!

И смех, и грех! Объяснять человеку, что в данной ситуации, когда оговорено два цвета, третьему быть недопустимо, - пустое занятие, он ведь хотел, как лучше.

Ребята вышли на дополнительную связь и попросили занести на перевал двенадцать литров воды.
И мы пошли с пластиковыми бутылками вверх по леднику, а затем, набрав воды поперли ее на превал.
Ребята уже спустились после обработки. Расслаблялись, готовились к завтрашнему рывку.

- Василич, систему взял?
- Взял, как без нее.
- А каску тоже взял?
- И каску взял…
- Мы наверху на балконе решили палатку поставить, надо будет воду к ней затащить. Поможешь?
- Почему бы нет?

Когда вышли к скальному балкону, спросил у ребят: «Ну что, я, наверно вниз?», они рассмеялись в ответ: «Кто ж тебя отпустит, родной! Ты на нее восемнадцать лет смотрел, неужто, думаешь, обойдемся без тебя!»
Вот это шуточка… Я вообще-то еще на перевале предполагал свой выход на маршрут, но никак не думал, что бойцы уже без меня меня женили… на Сабле.

…Десять литров лежит здесь, рядом с хижиной дядюшки Абу (самодельной палдаткой Сергея Абудихина). Два литра из поднятой с ледника Гофмана полдюжины пластиковых бутылок выпито внизу на перевале. Сложно поверить, что в Приполярье на горе нет воды, но это факт. Наши уральские Альпы, стоящее перпендикулярно сбрасывают к августу весь снег и лед, а из мха воду не выжмешь. Такие горы я видел только в Азии, в ноябре на Чимгане, но тогда это были тройки, ходимые за световой день. Эта стена заставила тащить пластиковые бутылки на своем горбу. Здесь мы экономим каждую каплю, словно в великих саваннах Африки, а внизу, когда ветер растаскивает облака, голубеют сотни переполненных озер. Этакие дразнящие пятна, разбросанные по всей тундре.
Эту бы красоту Кирялычу показать… только нет уже Кирялыча. То бишь Виктора Кирилловича Сомикова, которого мы пытались затащить в наши горы начспасом экспедиции.

Позднее открытие

Я поздно открыл для себя Приполярный Урал. Впрочем, поздно, это не всегда плохо, и уж всегда лучше, чем никогда. Эта вертикальная стена Сабли избавила меня от главного вопроса: «Зачем мне нужно идти в горы?» Я увидел десятки, какое там – сотни нехоженных маршрутов, и альпинизм снова стал востребован мною до потрохов души. Мне перестала сниться черная стена осетинской Чанчахи, скальные зеркала Ушбы и висячие ледники Донгуз-Оруна. Наверно, все предыдущие годы были только учебой для освоения своей горной страны, в своем северном крае. Слова вяжутся в какую-то высокопарную цепочку, но все же я вернулся в горы. Сегодня цель – вершина Сабли, но я знаю, что будет завтра – контрфорсы Старухи, скальные башни Манараги, ледовые кулуары на безымянные вершины горной подковы плато Оленеводов или массива Колокольни. Знаю, что это «наши горы, они помогут нам».
Кто-то восторженно вопит наверху? Я радостно отзываюсь:

- Э-ге-гей! Кто идет?
- Командор, каша готова?
- Муфлоны, сколько вас ждать!
- Василич, мы вышли на гребень! Перила провешены почти до макушки. Ох, придется тебе попотеть. Там два таких камина! – Закачаешься!

… И мы сидим в хижине дядюшки Абу. Уминаем супец, кашку с тушенкой, бутербродики с сыром и колбасой. Сегодня есть надо душевно, чтобы на своем горбу лишнего не тащить. За ночь продукт усвоится, перегорит в печке и даст запас энергии на все трудовые сутки. Запас карман не тянет, но спину горбит.

Абудихин выходит на связь и получает от нас полновесную информацию. Дети, жены и друзья могут спать спокойно в своих спальниках под капроновыми крышами палаток.

Мы не празднуем победы, каждый из нас знает: восхождение заканчивается на траве, а в условиях приполярья – на мхах предгорных болот. Зато мы знаем, что все идет в инструкторском режиме, то есть «без приключений», и это знание у инструкторов основное.

Лезвие Сабли

(Вместо эпилога)
Увидел вживую восточную стену Сабли, понял: каким же надо быть глупцом, чтобы безмятежно верить учебнику географии для пятого класса, где написано «Урал – старые разрушенные горы».
Нетронутая километровая стена, врезающаяся в небо – мечта любого альпиниста, оказывается, вечно стояла в родной республике, всего в часе перелета от Печоры. Вот она, моя вертикаль абсурда, от которой не отвести глаз. Увидев ее я понял, что если не поднимусь, она будет сниться мне каждой весной, как осетинская Чанчахи, на которую я так и не сходил.
Восхождение совершается трижды. Сначала – подготовка снаряжения, продуктов, подбор команды. Первое восхождение длилось почти год. Затем, само прохождение маршрута: двое суток веревок, крючьев, скал ветра, тумана, в общем, всех трудностей из которых соткан альпинизм. Третье восхождение длится всю жизнь, в совместных воспоминаниях и рассказах. Оно началось в тот момент, когда, спустившись на запад, обойдя хребет через перевал по Аранецкому тракту, мы вернулись к своим палаткам у мертвого озера под языком ледника Гофмана. Когда мы сели в штабной палатке и начали чествовать себя и других, принявших участие в этой… нет не авантюре – в этом путешествии.

Странно одно, прошло два года после восхождения, но я почти не вспоминаю стену, протискивание с рюкзаком по вертикальным скальным каминам, поиск мелких зацепок для рук и опор для ног. Зато постоянно видится, словно цветная серия фотоснимков, последний вечер, когда понял, почему эта вершина называется Саблей: горел костер из сухих поленьев лиственницы, вечернее солнце окрасило в холодный красный цвет гордую вершину, а ветер с северо-востока гнал на нее облака. И каждое из этих облаков, натыкаясь на багряное лезвие клинка, разрезалось им на две части. Там, на ноже, в точке разрезания облаков, стояла наша хижина дядюшки Абу, я пять часов сажал мох, и эти пять часов мне казались вечностью. Там, наверху, по лезвию Сабли и пролегла наша вертикаль абсурда.

Сергей Журавлев

*******

Журавлев Сергей Васильевич

Сергей Васильевич Журавлев родился 11 ноября 1958 года в городе Иваново. Родители: мать Алифрида Ивановна Журавлева – медицинский работник, приехавшая по комсомольской путевке для освоения севера в город Ухту. Отец: профессиональный литератор Василий Степанович Журавлев (творческий псевдоним Василий Журавлев-Печорский). Детские годы провел в Усть-Цильме.. Учился в начальной образцовой школе села Усть-Цильма, затем в средних школах Эжвинского района Сыктывкара №22 и №37. В 1974 году поступил в Новочеркасский геолого-разведочный техникум, а в 1982 году окончил Ростовский гидро-метеорологический техникум по специальности «Гидрология суши». Служил в армии в строительных войсках в Дагестане и на Украине. (В Дагестане принимал участие в восстановлении города Буйнакск после землетрясения, на Украине в Николаевской области - в строительстве глиноземного завода – Всесоюзная комсомольская стройка). Во время учебы в техникуме увлекся спортивными путешествиями. Сначала спелеотуризмом: принимал участие в 12 научно-спортивных экспедициях Новочеркасской секции спелеотуризма в основном на плато Дженту в Карачаево-Черкессии по исследованию системы пещер Майская; затем альпинизмом. Альпинизмом занимался в ростовском ДСО «Спартак» у тренера Анатолия Алексеевича Кремня.

В 1982 году, после окончания Ростовского гидро-метеорологического техникума, вернулся в родной город – Сыктывкар. Работал преподавателем Коми республиканской станции юных туристов. В 1985 году окончил Школу инструкторов альпинизма ВЦСПС (АУСБ «Безинги», ст. тренер В. Жирнов) и отстажировался в АУСБ «Цей» (старший тренер В. Небарак). В 1988 году выполнил норматив Кандидата в мастера спорта, в 1990 г. прошел методсбор и получил квалификацию инструктора-методиста по альпинизму 2 категории (АУСБ «Эльбрус»), в 2008 году сдал экзамен на высшую в российском альпинизме - первую категорию инструктора-методиста по альпинизму. Сергеем Журавлевым совершено более двухсот различных восхождений. Наиболее сложные: в Цейском Ущелье Северной Осетии - Сонгутти по бастиону (1988), два маршрута на Мамиссон по провому и левому ребру треугольника (1988), в Карачаево-Черкессии - Далар по водопадам (маршрут Кавуненко), Приполярный Урал - Сабля по восточной стене из северного цирка ледника Гофмана (2000).

В 1990 году по ряду причин был вынужден уйти из спортивного альпинизма. Вернулся в горы только в 2000 году. В период с 2000 года и по сегодняшний день организовал более 30 общественных экспедиций по освоению альпинистских ресурсов Полярного, Приполярного и Северного Урала. Автор трех путеводителей: «Республика Коми (изд. «Ле птю фюте», Москва, два варианта – на русском и английском языке), «Манарага» (Сыктывкар, «Полиграфсервис»), «Долина Большой Лемвы» (Сыктывкар, «Полиграфсервис»). Работал инструктором альпинизма в альпинистских лагерях «Цей», «Джан-Туган», «Узункол», а также преподавал в Крымской школе инструкторов и Школе инструкторов ВЦСПС ( УМЦ «Эльбрус»), на различных учебно-спортивных сборах в горах Дагестана, Приэльбрусья, Тянь-Шаня. В последние годы регулярно преподает на сборах Министерства обороны РФ («Терскол») по подготовке специалистов горной подготовки для армии. За обучение военных награжден медалью ВДВ «За службу на Северном Кавказе».

С 1986 года С. Журавлев активно работает в журналистике корреспондентом газеты «Красное знамя», корреспондентом газеты «Панорама столицы», заместителем главного редактора газеты «Твоя параллель», главным редактором газеты «Панорама столицы». В 1990 году поступает (заочно) в Литературный институт им. Горького на семинар «Поэзия» к наставнику поэту-фронтовику Николаю Старшинову. В 1995 году окончил институт, защитившись сборником стихотворений «Незабудки. А том же году по рекомендации Н. Старшинова был принят в Союз писателей России.

Творческая биография С. Журавлева начинается с публикации подборки стихотворений в газете «Красная Печора» в 1979 году. В конце восьмидесятых С. Журавлев активно участвует в работе литературного объединения при Союзе писателей Республики Коми, которым руководила Надежда Мирошниченко, а также творческих семинарах Союза писателей РК. Первая книжная публикация в 1990 году в альманахе «Диалог под звездами» (составитель Е. Габова). В 1995 году выходит первая книга для детей «Повесть о Стефане – первом Учителе Пермском», следом вторая детская книга – «Азбука Пармы» со стихами о природе для дошкольников. За время командировок он объездил всю Республику Коми. Одна из книг прозы - "Мужские повести", написана по материалам, собранным в этих командировках, это не очерки, а проза, опирающаяся на знание жизни северян, знания об их умении противопоставить сложностям быта и социальным катаклизмам свое терпение, нравственное начало. Герои трех повестей - мужчины, выпадающие из хаоса девяностых. Каждый из них, будь он альпинист, рыбинспектор или профессиональный боксер, верен мужской дружбе, семье, нравственным ценностям мира. Повесть «Вертикаль абсурда» из этой книги в 2012 году получила гран-при конкурса Международного горного фонда «За лучшую книгу о людях в горах». Роман «Зырянский крест» о первопроходцах Сибири, выходцах из Коми Края, отмечен гран-при Международного литературного конкурса им. Юрия Рытхэу, как лучшая книга о Севере и северянах (2011).

С. Журавлев активно работает и в драматургии. Первая пьеса автора «Марья моль» опубликована в газете «Коми му», вторая – «К свету фаворскому» опубликована в журнале «Арт». На сцене Коми республиканского музыкально-драматического театра поставлены спектакли по пьесам «Медвежья родня» («Ош рыдвуж») и «Кан-кан «Сысольский кот».

В 2013 году совместно с библиотекой им. Брайля принимал участие в проекте по созданию книги в трех вариантах – крупношрифтовом – для слабовидящих, аудио-книги для невидящих, где свои произведения читает автор, и книги для читающих пальцами. В результате реализации проекта детская книжка «Азбука пармы» стала доступной и детям с проблемами зрения.

С. Журавлев активно участвует в литературной жизни Республики Коми, в проведении творческих мастер-классов, авторских вечеров, дней литературы. Регулярно публикуется в газетах, журналах и альманахах, выходящих в Сыктывкаре, Республике Коми и за ее пределами.

Произведения С. Журавлева переводились на коми, финский, венгерский и английский языки.

Соч.: Незабудки. Сыктывкар, 1994; Азбука Пармы. Сыктывкар, 1995; Повесть о Стефане Пермском. Сыктывкар, 1996; Медный ковш. Сыктывкар, 1997; Кони небесные. Сыктывкар, 2003; Мужские повести. Сыктывкар, 2008; Зырянский крест. Сыктывкар, 2008; Север. Чаша причастия. Сыктывкар. 2012; Зырянский крест. Роман. Москва, 2012; Повесть о Стефане – первом учителе Пермском. Аудиоиздание. Сыктывкар, 2012; Азбука пармы. Книга для детей. Сыктывкар, 2013; Азбука пармы. Аудиоиздание. Сыктывкар, 2013;
Азбука пармы. В шрифте Л. Брайля. Сыктывкар, 2013.

Лит.: Н.Дмитриев. Вöр-ва дорö муслун - Йöлöга. 1996, ноябрь, №14 (240); В.Иванова. Гижысьлы ''бордйыд'' колö - Йöлöга. 1999, №49; О.Павлов. Аддзысьлöмыс лоис праздникöн - Йöлöга. 2001, №14.