Интервью Сергея Борисовича Ефимова - как маленькая книга
Две первые — и единственные — Гималайские экспедиции СССР 1982 и 1989 годов проходили под самым пристальным вниманием как внутри страны, так и далеко за рубежом. Еще бы — ведь «покорять» Эверест по непройденному маршруту и осуществлять первый в мире траверс четырех вершин массива Канченджанги, третьего по высоте восьмитысячника, выезжала команда сильнейших из «закрытого» за железным занавесом, такого «сурового и непредсказуемого» для Запада Советского Союза. Впрочем, сами альпинисты, вошедшие в звездный состав тех команд, думали совершенно иными, прямо противоположными политическим, категориями. Хотя идея проложить новый маршрут на Эвересте и поднять престиж страны все же где-то рядом «сопровождала» ту экспедицию...
Сегодня мы беседуем с непосредственным участником обеих Гималайских экспедиций СССР. Его имя - вместе с именами его товарищей - навсегда вписано в историю мировых восхождений на высочайшие вершины планеты. Тогда, в 1982 и в 1989 годах, подобные мероприятия сравнивали по степени значимости с покорением космоса и первым полетом Юрия Гагарина. Достаточно узнать, как проходили отборы участников в первую и вторую Гималайские экспедиции СССР, чтобы понять: альпинисты — это альпинисты, но они, действительно, как летчики-космонавты. В горах. Только работают на высоте выше семи и восьми тысяч метров - «на высоте полета Боинга-737», не предназначенной для жизни, - без своего «космического корабля» и скафандров. Там дышать становится чертовски трудно — уровень кислорода падает на 60%. И сделать еще шаг — порой невыносимо, ведь каждая клетка организма из-за жуткой гипоксии «протестует» против движения вперед и вверх. Кто-то из восходивших сравнил это состояние с тем, будто у вас одновременно грипп, похмелье и сильное переохлаждение. Так зачем же все это нужно? Зачем так «сходить с ума»? И что ищут люди, штурмующие самые высокие горы, рискуя всем, оставаясь лишь «черной точкой на склоне вершины, что многих сгубила»? Спросит кто-то.
Об этом, о своем восхождении на Эверест и другие восьмитысячники в Гималаях, о жизни русского человека в Непале, о том, с каким настроем нужно ходить в горы и как выживать с горах, об отличиях отечественного и западного альпинизма, о состоянии альпинизма сегодня, о жизни, человеке и его психологии, о влиянии и значении альпинизма в обществе и многом-многом другом рассказывает легенда советского и российского альпинизма. Сергей Ефимов.
Кандидат физико-математических наук. Заслуженный мастер спорта. Шестикратный чемпион СССР по альпинизму в техническом, скальном и высотном классах. Многократный чемпион России. Заслуженный тренер СССР. Обладатель почетного звания «Снежный барс» за восхождения на все семитысячники СССР (пик Коммунизма, пик Победы, пик Ленина, пик Корженевской, пик Хан Тенгри). Участник первой и второй в истории отечественного альпинизма Гималайской экспедиции. Один из самых знаменитых в мире альпинистов-высотников. Организатор и тренер экспедиций на восьмитысячники Дхаулагири и Макалу. Список достижений Сергея Ефимова можно продолжать до бесконечности. И пусть это интервью будет еще одной попыткой объять необъятное и что-то останется «за кадром», позволим себе окунуться в мир высоких понятий профессионализма, идейности, ответственности, смысла и чего-то очень настоящего, узнавая об этой странице нашей и мировой истории из первых уст того, кто ее творил.
— Уважаемый Сергей Борисович, многие задаются вопросом, зачем люди ходят в горы? Зная, что они не предназначены для жизни. Ваше мнение, Ваше видение…
— Наверное, если бы я сначала пытался решить, зачем мне надо в горы, а потом реализовывал свое решение, я бы в горы не пошел. Разум создает только ловушки. Мне хотелось достигать горных вершин, хотя я и понятия не имел, какие они. Возможно, меня привлекали не сами горы, а жизнь, которая присуща тем, кто занимается альпинизмом. Наверное, мы все-таки чувствуем, "что день грядущий нам готовит". Я хотел с детства поехать в горы, хотя в горах никогда не был. Видимо, хотел именно альпинистской жизни. Да, так и оказалось. Сейчас я понимаю, что мне важно было, где будет проходить моя жизнь, но еще более важным было - с кем и как.
Я нашел свой мир вместе с горами. Я принял этот мир так, как он был мне предложен. В рамках Советского альпинизма. Мне все нравилось в предложенной системе. Форма обучения, форма общения с такими, как я альпинистами, весь формализм системы с ее армейскими тенденциями, правилами горовосхождений, требованиями к оформлению необходимой документации перед выходом на восхождение, с ее методами обучения и разборов действий, совершенных каждым во время восхождения и спуска вниз. Когда ты можешь говорить каждому, что тебе не понравилось и нормально без обид выслушивать замечания в свой адрес. Этот момент был очень важным, поскольку он являлся неотъемлемой частью организации восхождения на вершину, воспринимался не как критика своей личности, а как необходимый акт.
Разбор восхождения формально должен был происходить и формально каждый должен был высказывать свое мнение по поводу участников и организации восхождения. И каждый время от времени узнавал о себе интересные вещи. Это была правильная школа. Тренировки и постепенное усложнение трудности восхождений научили жизни в горах. Оказалось, что там можно жить - и очень даже неплохо. Мир. в который я попал, был очень комфортным, поскольку я его принял полностью, как он был мне предложен системой. Я стал человеком системы, а значит я был полностью свободен.
— Согласны ли Вы с утверждением, что "альпинизм кристаллизует наше общество, кристаллизует наше сознание", и почему?
— Если под словом "кристаллизует сознание" понимать формирование жизненных принципов, то это делает любая деятельность. Уровень и форма сознания - это неотъемлемая часть конкретной деятельности. Я могу говорить только о моем альпинизме, альпинизме моего поколения. Исторически сложилось, что в Советском Союзе в основном альпинизмом занимались люди с достаточно широким уровнем знаний. Это были студенты, научные работники. Сложилось так, что в формировании системы и в сфере управления альпинисткой деятельности страны участвовали высокообразованные личности: профессора, академики, государственные деятели (такие, как Крыленко, Киров).
Система нашего альпинизма была внешне очень формализована, но не политизирована. Так уж сложилось. Я не был инакомыслящим и не боролся с системой, потому что для меня было главным выйти на восхождение. Достижение вершины всегда несло какой-то кайф, похожий на освобождение. Очень комфортное состояние. На наш внутренний мир никто не покушался. Мы были свободны в суждениях и понятиях. Мне так казалось, вероятно, вследствие того, что я полностью принял имеющуюся систему. В то же время мы не отрывались от цивилизации и ее благ, в отличие от сурового туризма с его аскетизмом, пренебрежением к комфорту и имиджем «бродяг» (и внешне, и внутренне).
Я пришел в альпинизм в начале шестидесятых, время уникальное, время внутренней свободы. Наше поколение уже не было отравлено подавляющим страхом сталинской власти и верило в возможность проявления себя как личности. Поколение более позднее уже ни во что не верило, натыкаясь на сплошную демагогию власти и отсутствие идеалов, и как могло приспосабливалось. Наше поколение в альпинизме сохранило ощущение себя как личности, и на это никто особо не покушался. Мы были и не спортсмены, которые несут флаг родины, и не производственники, находящиеся под постоянным контролем партии. Альпинистские лагеря создавались как места отдыха трудящихся, возможно, поэтому партийный и идеологический контроль не был тотальным. Получается, что альпинизм все-таки оказал воздействие на "кристаллизацию сознания" по крайней мере моего и, возможно, моих товарищей по Свердловской федерации альпинизма.
— В чем смысл альпинизма - для человека и для Вас лично?
— Смысл альпинизма состоит в том, чтобы достигнуть вершины горы, что само по себе смысла никакого не имеет. Как нет смысла в том чтобы, например, с трудом поднять тяжеленную штангу и тут же ее бросить. Смысл есть только в деятельности, то есть жизни в определенных условиях. Для меня это была жизнь и деятельность, связанная с восхождением на вершины гор. Но именно в составе своей команды. В мире собственных понятий, правил, убеждений. То есть создание комфортного существования среди дискомфорта природы и общества. Своего мира, который оказался очень приспособленным к условиям жизни в нашем обществе. Это - мой альпинизм.
Альпинизм разных Федераций в Советском Союзе был различным. Москва - это законодательный, претендующий на ведущую роль. Альпинизм Ленинграда - это снобизм, противопоставляющий свою культуру и интеллект власть имущим. Красноярск - это самобытность, свобода самовыражения в поведении и стиле. Грузия - это самоуважение к своим достижениям, какие бы они не были, и к своим героям. Казахстан - это уверенность, что горы - их территория, из этого - спокойствие, самобытность и неторопливость высотников. А в целом, это был Советский альпинизм. Четко структурированный и доступный каждому.
Зарубежный альпинизм - это совсем другое понятие альпинизма. Для чего там люди ходят в горы - я сказать не берусь. Но это точно не мой альпинизм. Современный альпинизм в России стал копировать такой западный альпинизм. "Нет пророка в своем отечестве". Очарование формой, подражание стилю и страх оказаться непохожим на рекламируемых звезд. Была принята с восторгом свобода и индивидуальность внешнего поведения, но оказалось, что внутренняя свобода быть самим собой стала под запретом. Если хочешь выглядеть крутым альпинистом, ты должен вести себя так, как ведут себя западные парни. Наши альпинисты девяностых стали вдруг очень зависимы от навязанных идей. Что и нужно западным производителям снаряжения. Появились разные группы людей, желающих ходить на вершины. Спортсмены, участвующие в официальных мероприятиях ФАР, свободные альпинисты, не признающие никакие официальные требования федерации. Альпинизм бизнесменов, альпинизм экстрим. Задача его - получить выброс адреналина, снять напряжение, полученное в жестком бизнесе. Это люди хорошего достатка, которые не имеют много свободного времени, но не ограничены в средствах. Коммерческий альпинизм. Обычно это средний уровень восхождений для всех, кто имеет средства оплатить организацию восхождения и сопровождающего гида. Военно-прикладной альпинизм.
— Как менялось Ваше восприятие и отношение к альпинизму с течением времени?
— Сначала это был романтический альпинизм. Альплагеря, песни, тусовка, подъем с утра подъем и “до вершины бой", потом желание участвовать в чемпионатах страны. Заявить о себе среди известных имен. Поиск новых вершин и маршрутов. Потом Гималайский альпинизм.
Каждый период был по-своему интересным. Но всегда для меня было важным - с кем я иду в горы. Мне нравилось ходить в коллективе друзей и единомышленников. Менялись горы и страны, менялись критерии и понятия, но не менялся коллектив, сформировавшийся за все предыдущие годы. Потом был период работы высокогорным гидом. Это совсем другой альпинизм. В нем ты всегда один. Интересный опыт. Но... Все когда-то кончается.
— Как вы относитесь к тому, что с достижением мечты (то есть определенных вершин) интерес может потеряться, человек охладевает к занятию. Вы с этим согласны?
— Если кто-то так говорит, значит, так для него и есть. Я мечты как таковой никогда не имел. Значит, и не знал ограничений в своей деятельности. Интерес во мне поддерживала новизна. Сначала новые вершины, получение разрядов, званий, потом новые не пройденные маршруты, освоение новых стран и горных районов. Потом... Потом стало не хватать здоровья, энергии, чтобы работать наравне с молодыми. Закономерный процесс. Казалось, что чисто тренерская работа может заменить прежний интерес. Новизны не получилось. Я и до этого работал тренером. Чисто тренерская работа оказалось не для меня. Последовали неудачи, меня стали обвинять. Разочарования, обиды. Механизм очень известный.
.
— Какой жизненный опыт дал Вам альпинизм?
— Наверное, опыт руководства и принятия на себя ответственности за свои решения. Организация больших экспедиций в различные горные районы требовала многосторонних навыков и опыта работы с людьми и административными структурами. Это относится не только к альпинизму, но и к любой деятельности. На своей основной работе на кафедре экспериментальной физики Уральского политехнического института (ныне — Уральский Федеральный университет им. Ельцина Б.Н., прим. авт.) я был просто исполнителем и никогда не стремился участвовать в организационной части жизни кафедры. Мне это нравилось. Состояние ответственного исполнителя - очень классное состояние. Занимаешься любимым делом. Не надо поддерживать имидж лидера, на что тратится масса энергии. Никто с тобой не борется. Ты всем нужен. Присутствуя на заседаниях кафедру, я иногда удивлялся бесполезности разговоров и неэффективности принятия решений. Но меня это не задевало. Мне нравилось быть там только ответственным исполнителем.
— Советский альпинизм был известен в мире?
— Я бы так не сказал. Его пытались не замечать так же, как сейчас пытаются не замечать нашу страну. А все достижения иностранные СМИ старались «затушевать», не раздувать шумиху вокруг первых восхождений команд СССР на высочайшие восьмитысячники мира. Предубеждение к советской экспедиции было. Например, все 16 тонн нашего снаряжения единственными представили к таможне полностью. То есть выложили абсолютно всё - и на проверку ушло три дня безумной работы…
— Почему так?
— Потому что сказали, что СССР готовит «какую-то» акцию на Эвересте. Очень много слухов было.
— Вы назвали первую Советскую Гималайскую экспедицию и восхождение на Эверест в 1982 году "политическим событием". И в целом, это мероприятие сравнивалось с полетом в космос…
— Это действительно было так. Наша команда проложила новый маршрут по юго-западной стене Эвереста, чего не
делал никто в мире до этого. Плюс в то время выезд за границу требовал вложения валюты. Выделить валюту на спортивное мероприятие могли при условии, что мероприятие будет значимо в понятиях мирового альпинизма и что при этом оно будет иметь успех, который подтвердит правильность идей Советского государства. Просто на восхождение на Эверест по известному маршруту спорткомитет бы валюту не выделил. Государство стояло за любым выездом спортсменов за границу. Только победа и любой ценой.
И нам всё удалось. Когда стали приходить первые сообщения из Гималаев, весь народ ликовал. Люди выходили на улицы с возгласами «Даешь Эверест!». «Реклама» была в государственном масштабе. Мы оправдали надежды. Хотя когда совершали восхождение, думали только о работе – никаких лишних мыслей.
— На вершине Эвереста были эмоции?
— Вы знаете, нет. После такой сложной работы любое ликование сопровождалось дополнительным выбросом энергии, что могло быть чревато. Восхождение на Эверест очень опасно. А после него неизбежен не менее трудный спуск. Кстати анализ ЧП в горах показал такой вывод, что больше количество несчастных случаев происходят именно на спуске, когда человек расслабляется. Все эмоции начались только когда спустились в базовый лагерь.
— После восхождения на Эверест команда была приглашена к Индире Ганди на встречу. Как она прошла?
— Это был просто дипломатический прием. Нас приняли в торжественной обстановке, поздравили с восхождением, завязалась беседа.
— Насколько имела место "политизация" альпинизма в те времена? Есть ли она сейчас?
— Домашний альпинизм в рамках границы Советского Союза особой политизации не имел. На него не очень-то
обращали внимание как на вид спорта, потому как он был не олимпийским, даже не мировым и не европейским. Соревнований по альпинизму за рубежом не проводили. Более того, Международная Федерация альпинизма считала, что в альпинизме не может быть никаких соревнований. Вот скалолазание - это другое дело. Так что соревнования у нас были Союзными только. Госспорткомитет нами особо не интересовался, потому как альпинизм не приносил никаких международных медалей. Денег особых не выделяли, но и спроса государственного не было. Свобода. Однако за границу, в Гималаи - ни-ни. Валюты не было.
Сейчас, я думаю, что нет никакой политизации по отношению к альпинизму. Не олимпийский вид спорта. Надо организовать экспедицию - ищите спонсоров и езжайте куда хотите.
— Вы обронили фразу, что "я бывший альпинист" - почему? Когда Вы отошли от этого?
— Это ошибка моего языка. Бывших альпинистов не бывает. Как не может быть мертвых альпинистов. Погибшие альпинисты есть. Если я перестал ходить на вершины гор, значит я перестал быть альпинистом. Последний раз я поднялся на вершину Барунцзе в 2001 году. Можно считать, что с этого момента я перестал быть альпинистом.
— В умах огромного количества людей Вы были, есть и будете альпинистом. А ходите в горы сейчас? В какие?
— В горы да, Иногда с друзьями туристическими тропами. Последний раз год назад был в Гималаях. Ходил с тур группой под восьмитысячник Канченджанга со стороны Сиккима.
— Однажды Вы упомянули о «вертикальном менталитете». Что Вы в это понятие вкладываете?
— Есть такое понятие. Жители степей воспринимают горизонтальный ландшафт как базовый, и от него идет восприятие мира. Житель гор с детства привык к вертикальным видам. Для него степи - чужая страна. За много лет жизни в горах я привык к подъемам и спускам. Равнина мне скучна, хотя может очень нравиться по природе и по краскам. Вертикаль мне понятнее.
— Какая экспедиция Вам запомнилась больше всего?
— Это однозначно Эверест в 1982 году. Первое посещение Непала, страны, которая меня очаровала с первого момента пребывания. Доброжелательность людей, необычность быта, красота природы, фантастические виды Гималайских вершин, многодневные подходы с караваном носильщиков, известные мне только по книгам зарубежных альпинистов, гигантский ледопад Кхумбу и снежное плато, окруженное тремя восьмитысячниками. Ураганные ветры и работа на сложных скалах на высоте 8000 метров. Этого в моей жизни раньше не бывало. Так что Гималаи - это любовь на всю жизнь. Потом была экспедиция на Канченджангу, организационно более сложная, потом на Чо-Ойю, потом на Нанга Парбат и Дхаулагири. Потом было организовано еще восемь гималайских экспедиций. Но самая-самая - это Эверест в 1982 году.
— Ваша экспедиция на Макалу 1997 года в списке лучших восхождений ХХ века, удостоена международной награды «Золотой Ледоруб». Но в горах никто ни от чего не застрахован - и тогда произошли трагедии. Изменилось ли что-то в Вашем отношении к восхождениям после нее? Если можно спросить, какие выводы пришли в Ваше сознание?
— Да, тогда как-то все изменилось. И мое отношение к горам, и понимание себя в этой альпинистской жизни. Понял, что если я сам не иду на маршрут, то и выбор горы и маршрута должен быть без меня. Нельзя увлекать людей идеями, в реализации которых ты не в состоянии участвовать. После Макалу я ушел из спортивного альпинизма.
— Если бы был шанс повторить ту экспедицию - изменили ли бы Вы что-нибудь в подготовке, организации, в самом прохождении?
— Я бы не стал организовывать эту экспедицию.
— Кто пример для Вас в альпинизме - как человек и профессионал?
— Ой, да много. Боюсь, забуду кого-нибудь. Если из старых альпинистов, то мне по духу близок Лев Мышляев. В те годы неторопливого альпинизма (начало 60-х) его команда выделялась спортивным напористым стилем, проходя очень серьезные маршруты. В его команде ходил Валентин Бажуков. Это один из сильнейших альпинистов и выдающийся организатор больших экспедиций. Кирилл Кузьмин - сильнейший высотник страны в 50-60-х годах XX века. Талантливый гидролог, незаурядная личность. Я попал под его обаяние и верил ему как профессионалу. Он был мне примером и как человек, и как альпинист. Конечно же, руководитель экспедиции на Эверест Евгений Тамм. То, что он успешно провел такую сложную и ответственную экспедицию, говорит о его профессионализме. И как личность он был для меня примером. Не диктовал, не повышал голос, всегда слышал, что ему отвечают, и мог настоять на своем, без насилия над личностью. Относился с уважением к каждому участнику экспедиции. Мне нравилась казахская школа. Борис Студенин, Гриша Петрашко, нравилось общаться с Эдвардом Ильинским. Я очень уважал его как тренера. Он воспитал много классных высотников в Казахстане. Пример долголетия в альпинизме и профессиональной активности - это мой ровесник, Сергей Бершов из Харькова.
Да вся наша команда - это пример для альпинистов. Александр Михайлов, который заманил меня в секцию альпинизма УПИ, Алексей Лебедихин, Евгений Виноградский, Михаил Самойлин, Валерий Першин, Валерий Брыксин, Сергей Абрамов, а все наши старшие альпинисты из команды Юрия Смирнова были примером спортивного стиля, который мы подхватили и развили дальше. Анатолий Бычков - председатель Федерации альпинизма России. Трудно переоценить его заслугу в развитии альпинизма Российской Федерации. Это был выдающийся организатор. Да простят мне не названные фамилии, которые были мне учителями. Мы все вместе учились и творили альпинизм семидесятых, восьмидесятых. Я их всех уважаю и люблю. Честно!
— Международное альпинистское братство - "отвлеченное, абстрактное понятие" или реальность?
— Насчет "международного" я ничего не могу сказать, а вот на территории Советского Союза что-то похожее было. Я мог прилететь в любой город и знал, что найду там знакомых альпинистов, которые меня примут.
— Альпинизм вчера и сегодня. Сейчас "осовременивают" альпинизм на новый лад - скайраннинг (скоростное восхождение, скоростной забег в горах - авт.), например, но с подтекстом "большой любви к горам". Как Вы к этому относитесь?
— Я думаю, что все, что сегодня рождается в рамках Федерации альпинизма, имеет право на жизнь и свое развитие,
потому как за этими названиями стоят увлеченные люди. Эти направления, которые пришли с Запада и которые предполагают наличие зрителей, заманчивы для молодых людей, которые жаждут проявить себя в своем умении бегать, лазить по деревянным щитам в кошках с ледовым инструментом или пролезать сложные маршруты, навинченные на щиты. Эти виды развивают ловкость, координацию, выносливость и сами по себе увлекательны, как раньше были игры в лапту, жестку, чижик. Это все увлекательно и не вредно. Кроме того, это реклама, что очень нужно производителям снаряжения. Так это тоже неплохо. А то, что альпинизм - это все-таки восхождение в горах на вершины, никто не возражает. Если ты решил заниматься альпинизмом и ходить на вершины, разве тебе может помешать скайранинг, драйтулинг и другие увлечения людей.
На горные вершины всегда ходили и будут ходить. У нас эта деятельность получила название альпинизм.
— В одном из интервью Вы сказали, что "умение ставить сверхзадачи всегда было характерно для нашего альпинизма и в СССР и в России. Уж очень мы серьезно относимся к идеям. Сразу же встаем на путь служения. И тут уж не остановить. Как у В.Высоцкого “…как рубаху от ворота, или чеку". Это сейчас есть? Как Вы оцениваете нынешнюю жизнь в России, нынешнее состояние?
— Трудно сказать, в каком состоянии сейчас Россия. Мне кажется, что Россия всегда и сейчас тоже выполняет свою миссию демпфера между Западом и Востоком. Здесь у нас никогда не было уважения ни к закону, ни к идее. Страна, где жили и живут по своим понятиям. Похоже, это-то и раздражает и Запад, и Восток. В России и в СССР всегда было - да и сейчас имеется - безразличное отношение к любой личности, в том числе и к себе. Поэтому методы управления посредством закона не действуют (они рассчитаны на уважительное отношение к личности), как не действуют методы управления силой или нуждой. Так что с Россией все нормально. Я лично никакого духовного упадка не ощущаю. Да и где пример духовного развития? Америка? Китай? Индия? Европа что ли? Духовное развитие может происходить только в личности, обособленной от общества. Все остальное - это только средства манипуляции личностью с целью управления. Путь к Богу у каждого свой. Ну, а дух у России всегда был силен. Так что у нас все нормально. Пусть все нам завидуют, кто, конечно, понимает что происходит.
Нина Леонтьева, Бюро информации Notum©, Екатеринбург.
ОТ АВТОРА: публикация интервью совпала с празднованием Международного Дня альпиниста 8 августа. Всем альпинистам – в прошлом, настоящем и будущем - посвящается …
Часть 2. Эверест нашего времени. Продолжение интервью
Как известно, после развала СССР Россия погрузилась в хаос. Кто-то вспоминал истину восточной пословицы «Когда умирает тигр, увеличивается количество шакалов». В СМИ — своих и чужих — еще больше обрушилась «чернота»: «русские ленивы, слабы, разгульны...». Но вышла «несостыковка» - именно в это время «люди из России» показали в очередной раз свою способность к решению сверхзадач. Без шума и показательных сенсационных заявлений русская экспедиция в Гималаях — после Эвереста и Канченджанги - взошла на один из высочайших восьмитысячников мира по непройденному и самому трудному пути. Об этом, о взаимодействии России и Запада в альпинизме и многом другом продолжаем беседовать с легендой советского и российского альпинизма Сергеем Ефимовым.
С 1981 года маршрут по западной стене Макалу — пятого по высоте восьмитысячника планеты, 8483 метра - оставался последней нерешенной проблемой в Гималаях. Все предыдущие попытки ее первопрохождения оказались абсолютно безрезультатными. Весной 1997 года всё изменилось. «Новости с Востока всегда окружены особой аурой. Альпинизм в бывшем СССР и гималайские восхождения альпинистов этой страны продолжают набирать очки (порой громадные). Потрясающий тому пример: российская команда из города Екатеринбурга пробила в лучших эпических традициях великих гималайских свершений новый путь по невероятной стене западного цирка Макалу», писали во французском журнале «Montagne» тогда. «Проблему» в Гималаях решила российская команда под руководством Сергея Ефимова.
Стоит отметить, что россияне прошли невероятный путь в более чем три километра вертикально по западной стене «Черного Великана» через висячий ледник, ледово-скальную стену крутизной 50-55 градусов, скальный бастион крутизной 70-75 градусов с вертикальными и нависающими участками и карнизами. Всего было установлено 10 промежуточных лагерей и бивуаков (места для ночевки — авт.).Проведя в Гималаях на высоте целых два месяца участники использовали лишь один баллон кислорода (для травмированного участника восхождения) — на саму вершину высотой 8483 метра альпинисты взошли бескислородно! Вот как вспоминает состояние восходителей той экспедиции на Макалу ее участник Дмитрий Павленко: "Состояние — как при кризисе гриппа. Утром не можешь встать. Встанешь — смотришь минут сорок на ботинок. Начинаешь его ловить. На сборы уходят часы. Постоянное недовосстановление, невозможность расслабиться. Высота, веревки, подъем…".
Однако работа на крайней высоте выше 8000 метров - это уже заключительный этап пути на вершину. До этого — немного-немало 14 часов на автобусе из столицы Непала г. Катманду до поселения Хилле, после - 12 (!) дней пешего трекинга до базового лагеря на высоту 4600 метров и еще четыре часа подхода к передовому базовому лагерю на 5300 метров. Далее — дни, недели изнурительной работы на крутой стене в снегопады, камнепады, в высокогорном холоде, на крайнем пределе психофизиологических возможностей и силы духа. И это при том, что команде пришлось столкнуться с непредвиденными обстоятельствами, ведь они изучали маршрут только по фотографии осенней Макалу, а весной вместо снега на горе был лед. Не хватало снаряжения. Альпинисты работали на износ. Вопреки всем вызовам под конец они «стали одним снарядом, который летел вверх»... И «долетел». Но на спуске команда потеряла двух своих сильнейших альпинистов, впоследствии посмертно награжденных орденами Мужества. О них история будет помнить всегда...
«Результат труда экспедиции маленькой и сплоченной команды екатеринбургских альпинистов, первопрохождение западной стены Макалу, одной из последних проблем Гималаев, - исключительно важное событие в истории гималайских восхождений», - писал Вице-президент Федерации альпинизма Франции Ж.К. Мармье. - «Это восхождение, являющее пример героического альпинизма с трагической развязкой, вышло на уровень легенд альпинизма...». Восхождение на Макалу стало лучшим восхождением года и удостоилось высшей международной награды «Золотой Ледоруб».
Об этой легендарной экспедиции на Макалу, о взаимодействии альпинистов России и Запада, о Непале, жизни, психологии человека, этической проблеме в альпинизме, о том, как жить после гор "на равнине" и о многом другом — продолжение нашего интервью с Сергеем Ефимовым, кандидатом физико-математических наук, участником первой и второй в СССР и истории отечественного альпинизма Гималайских экспедиций на Эверест и Канченджангу, заслуженным мастером спорта, заслуженным тренером СССР и РФ, шестикратным чемпионом СССР по альпинизму в техническом, скальном и высотном классах, многократным чемпионом России, обладателем почетного звания «Снежный барс» за восхождения на все семитысячники СССР, одним из самых знаменитых в мире альпинистов-высотников.
— Сергей Борисович, прочитала немало материалов о Вас, но нигде не увидела того, как Вы пришли в альпинизм, с чего начался Ваш путь как альпиниста?
— Я с детства знал, что поеду в горы. Когда я поступил учиться в Уральский политехнический институт (ныне Уральский федеральный университет им. Ельцина Б.Н. – прим. авт.). я увидел объявление о наборе в альпинистскую секцию института, Кроме того, мой друг Саша Михайлов, с которым мы учились в одной группе, уже имел значок альпиниста СССР, и увлек в секцию не одного меня из нашей институтской группы. 1962 год. Тогда и произошли мои первый шаги в альпинизме – и на всю жизнь. Я занимался этим 40 лет изо дня в день.
— Вы тренировались ежедневно?
— Голова у меня была занята альпинизмом постоянно: тренировки, общение, сборы, выезд в горы.
— Где проходили тренировки?
— Тренировки проходили на скалах Свердловской области, а также в зале на щитах с искусственным рельефом, на лыжных трассах и пробежках по лесу.
— За последние недели СМИ буквально переполнены сообщениями о трагических случаях с альпинистами на Памире, Тянь-Шане, Кавказе… С высоты Вашего опыта, как ответите на вопрос о том, в чем причина аварий в горах?
— Сейчас мне кажется, что причина любых ЧП в горах – это неготовность человека выйти на маршрут, либо выход на маршрут с целью доказать кому-то что-то, убежать от каких-то проблем. Если человек выходит, потому что он не может не выйти на маршрут, имеет огромное желание взойти на вершину просто так, не понятно почему, если нутром он понимает, что дальше жизнь у него будет продолжаться только после спуска с вершины, то с ним ничего не может случиться, ведь он выбирает жизнь. Если человек пойдет с желанием доказать свою «крутизну» или победить свой страх, опасности будут всегда.
— Почему победа над страхом не есть допустимый стимул для восхождений?
— Мне кажется, что стимулом восхождения на вершину должен быть только интерес, любовь к жизни в горах и желание взойти на вершину.
— Почему люди любят горы?
— На этот вопрос никто лучше тебя не ответит.
— Почему Вы их любите?
— Понимаешь, нельзя сказать, почему я их люблю. Нет такого понятия... Любить можно только живое существо. Я люблю занятие альпинизмом. Это связано с горами. Мне там хорошо. Это мое место. Что может быть лучше для человека, чем быть на своем месте? На своем месте ему не надо бороться ни с кем.
— Откуда берется само это чувство?
— Чувство, что ты на своем месте? Я думаю, что на своем месте все должно получаться как задумал. У меня с горами все получалось как-то само собой. Все планы реализовывались. Ну, и состояние в горах какое-то другое, чем на равнине.
Я думаю, что горы обладают очень сильной энергетикой. И попадая в эту энергетику, человек достигает такого состояния, которого не может достигнуть здесь.
— Однажды Вы сказали, что «горы – это гигантские резонаторы, которые усиливают чувства человека…»..
— Наверное, правильнее сказать усиливают истинную суть человека. Мне так кажется. В горах все, что является не твоим, как-то меркнет, уменьшается в размерах, становится несущественным. Там забываются бытовые и производственные проблемы и появляется возможность быть самим собой.
«Альпинисты верят в то, что горы живые. Считают, что каждая вершина как бы разрешает им побыть на ее высоте…
Если это так, и некая одушевленность имеет место, то тогда эта странная Макалу, пленявшая не один десяток восходителей, выбирает тех, кого оставить у себя. Лучших среди лучших.
Мощный сплав мечты и воли, вылившийся в полнейшую самоотдачу,
- Макалу сделала этот выбор. Участь разгадывать неземные отношения, связывающие альпинистов и горы, выпадает близким...»
«Макалу. Новая легенда»/Сергей Ефимов
— Сергей Борисович, Вы однажды писали, что «мы сами своим внутренним настроем оказываем очень сильное влияние на состояние гор. Не нашей мозговой деятельностью, а тем, что мы создаем своим подсознанием, хотя и не понимаем этого» и что «разрушающие эмоции человека в горах проявляются вовне сильнее… «объединяются» с силами гор, вызывая лавины, камнепады». То есть человек сам себе «моделирует» опасности?
— Да, наверное, человек может на все это воздействовать очень сильно, сам того не понимая. Почему сейчас кругом идут войны? Почему кругом напряжение?
Опыт всей моей альпинистской жизни подсказывает мне такой ход мыслей. Но когда я активно ходил в горы, об этом не думал. Никаких объяснений не требовалось – можно было просто ходить в горы и получать от этого удовольствие. Сейчас я пришел к выводу, что наше внутреннее состояние, с которым мы попадаем в горы, может оказывать воздействие на природные ситуации в горах. Усиливать или уменьшать опасности, которые связаны с горами. Важно не только приобрести хорошее снаряжение, освоить технику лазания по скалам и льду, научиться выживать в экстремальных условиях при холоде, ветрах, при недостатке кислорода, но важно и то, с каким чувством ты выходишь на восхождение. Если есть напряжение внутри себя, борьба с собой или внутри группы, то оно может быть усилено энергией гор и спровоцировать камнепад, лавину. Создать опасную ситуацию. Тот же выход на Нанга Парбат, который мы не так давно вспоминали на кухне у Валерия Першина, был сопряжен с постоянным чувством напряжения. В нашей тогдашней группе не было гармонии. Мы попали в камнепад. Чудом остались живы. Валера Першин и Шон получили сильные травмы. Экспедиция была свернута.
— Поговорим о том легендарном восхождении на Макалу в 1997 году. Там также произошел камнепад, а была совершенно другая команда – команда полных единомышленников…
— Камнепады - это явление неотъемлемое от жизни гор. На Макалу тогда наступило резкое потепление, что и вызвало сильные камнепады.
— Было ли у Вас какое-либо предчувствие?
— Появилось сильное беспокойство, когда ребята вышли на штурм вершины, стали работать наверху, на
большой высоте. Тогда мне стало страшно, очень страшно… Но ничего я уже не мог поделать. Сам я не был в команде, хотя руководил экспедицией. Когда они работали наверху, вмешиваться я уже не мог.
— А Вы все время находились в базовом лагере?
— Да. Напряжение было просто колоссальным… Видно, предчувствовал беду. Человек может предчувствовать, но зачастую ничего не может изменить.
— Во внутреннем состоянии ребят заметили какие-то «помехи»? Это была дружная команда?
— Да. Дружная. Про внутреннее состояние – это надо их самих спрашивать..
— Как зародилась идея экспедиции на проблемную юго-западную стену Макалу?
— Это была попытка продолжения своей деятельности как организатора и тренера, а не как альпиниста. Это была планируемая трехлетняя программа подготовки тренировочных восхождений и организации экспедиции.
— Как Вы отбирали ребят в команду?
— Отбор происходил из тех людей, которые могли поехать и которые имели опыт восхождений выше 7000 метров. Таких оказалось немного.
— По всей стране?
— Нет. По Свердловской области.
— Игорь Бугачевский же приехал из Москвы ?
— Он жил раньше в Москве. Потом переехал в Екатеринбург. Здесь у него была семья. Он тренировался у Александра Михайлова в СКА, был чемпионом СССР, выступая от Свердловской областной Федерации альпинизма.
— Психологическая совместимость будущих участников проверялась?
— На таком уровне мастерства этого не требовалось. Профессионал умеет справляться со своими эмоциями, капризами – их просто нет. А если есть, то человек не доходил до этого уровня.
— Сколько лет Вы готовились к Макалу?
— Программа подготовки была рассчитана на три года. Первый этап – это Барунцзе. Второй – Аннапурна. Третий – Макалу.
— Почему на Аннапурну в 1996 году не удалось взойти?
— Непогода. Постоянный снег, который уничтожал все следы предыдущих выходов. Приходилось снова тратить энергию на прокладывания пути. Болотов и Ермачек вышли уже на стену под 8000 метров - так называемый бастион. Но началась такая непогода, что ребята еле ноги унесли. Пришлось бросить всё снаряжение.
— Понятно. После Макалу Вы сделали вывод, что не стали бы организовывать такую экспедицию…
— Да…
— Не раз читала эту историю, она потрясает.
— Она многих потрясла.
— Особенно то, что ребята там остались.
— Снять Салавата Хабибуллина было просто нереальным.
— А Игоря Бугачевского?
— А Игоря – очень сомнительно, сразу не получилось. Не было сил уже и начались сильные камнепады, а потом... На это требовались и большие деньги. Пытались организовать – но не получилось.
— Что не получилось?
— Собрать деньги.
— Какая сумма нужна была?
— Была смета. Пытались со страховой компанией разрешить вопрос. Страховая компания отказалась
— Слышала, что у альпинистов считается, что люди, оставшиеся на горе, «принадлежат» горам. То есть их не снимают
— Это всё зависит от человека. Сколько людей – столько и мнений. Был случай, когда один российский альпинист оторвался от группы при восхождении на Макалу по классике и пошел в одиночку на вершину. Сорвался. Разбился. Его решили оставить на горе. Его жена согласилась с этим – видимо, он так хотел, он ушел… А здесь, после нашей экспедиции на Макалу, родственники требовали, чтобы ребят сняли, дошли до высших инстанций…
— Игорь Бугачевский остался ниже 7000 метров. Вертолет долетает до 6000…
— Там садиться некуда – вертикальная стена…
— А другой способ есть?
— Там можно было - если к нему подойти, если его удалось бы найти – только спускать по ледовой стене, которая в период муссонов полностью закрывается снегом и найти кого-то вообще нереально… Теоретически его можно было найти на этой стене, если веревки не оборвало… Но подходить туда очень опасно. Тогда Игоря Бугачевского нельзя было снять, потому что начались камнепады. Андрей Бельков поднялся к нему, постоянно свистели камни, он привязал его как-то и еле ушел…
— А где? Известно?
— Примерно… Вероятность снять Игоря Бугачевского при организации полномасштабной экспедиции была – не большая, но можно было дойти и осмотреть. Но и велика была вероятность, что никого бы там не нашли. Подобное попытались сделать, когда погиб Владимир Башкиров на Лхоцзе. Через год туда пришла экспедиция – и никого не нашла уже. Это очень неоднозначный вопрос… Или ты рискуешь другими людьми, чтобы снять погибшего, или оставляешь там… Эта этическая проблема существует всегда в альпинизме.
Был такой украинский альпинист Кустовский, который погиб при восхождении по южной стене пика Коммунизма. Спускать его оттуда сама группа тоже уже никак не могла. Жена Кустовского дошла до Совмина Украины, требуя организовать спуск тела с высоты 7000 метров. Это было во времена Советского Союза. В итоге организовали экспедицию. При попытке подъема на Пик Коммунизма один из спасателей провалился в трещину на плато пика Коммунизма и погиб. Тело его спустили в лагерь, где находилась и супруга Кустовского. Когда она это увидела, у нее началась истерика. Но ничего уже нельзя было изменить. Работы были закончены. Тело осталось на горе.
— Ваше мнение какое – почему Макалу «забрал» сильнейших из команды?
— Никто этого не может сказать. Такие вопросы остаются без ответа.
Салават, похоже не почувствовал, что дошел до грани и что ему уже не надо идти вверх. Как альпинист видимо не мог отказаться от вершины. Вот она рядом. Сделал над собой усилие. Ребята говорили, что такое впечатление, что он умер неожиданно для себя – облокотился на камень, как будто отдыхал. Ну, а Игорь – это несчастный случай, прилетел камень.
— Как сложилась судьба остальных участников той экспедиции?
— Команда распалась. Николай Жилин продолжает жить в альпинизме. После Макалу он много лет работал гидом на Хан Тенгри у Казбека Валиева. В последние годы занялся воспитанием молодых альпинистов. Кажется, успешно. Ему нравится этим заниматься. Алексей Болотов стал известным высотником. Организовал много экспедиций в Гималаи, поставил себе цель взойти на все 14 восьмитысячников планеты, но не успел. Погиб при попытке пройти новый маршрут на Эверест, Юрий Ермачек успешно занимается организацией альпинистских мероприятий. Это стало его работой. Организует выездные лагеря на Памире и Тянь-Шане, вывозит группы в Гималаи. Судьба Дмитрия Павленко мне не известна. Некоторое время он участвовал в альпинистских мероприятиях, где он сейчас и чем занимается - я не знаю.
Западный альпинизм
— Вы принимали участие в английской экспедиции на Нанга Парбат по приглашению известного во всем мире британца Дугласа Скотта. Чему все же научили Вас англичане и чему они научились от Вас?
— Экспедиция меня научила очень важной вещи. Я понял, что достигать результата можно совершенно разными методами, которые имеют полное право на существование. Настаивать на соблюдении одного из них – это глупость. Мы с Валерием Першиным были из системы Советского альпинизма, Дуг с его партнерами - чисто британскими альпинистами. Они работали немного по-другому. Мы же не понимали их стиля и методов взаимодействия. Нам казалось, что они делают неправильно. Я даже пытался обратить их в "свою веру", что вызвало раздражение. Но потом "спустился с небес на землю", осознав, что передо мной лидер мирового альпинизма Дуг Скотт, который прошел столько гор и маршрутов по всему миру – и остался жив! Значит его действия и понятия оправданы опытом. Кстати при этом он оставался простым парнем… Я понял, что профессионалам надо доверять.
Еще понял, что одна система на может вмешиваться в действия другой системы. Конфликт неизбежен.
Экспедиция на Нанга Парбат была чисто английской экспедицией. Она была спланирована Дугом Скоттом. Его системой достижения вершины. Если вмешивается в процесс какая-то другая система – в частности, мы с Валерием Першиным и своим пониманием – возникает напряжение, которое в горах может вылиться во что-то подобное. Опыт - сын ошибок трудных.
— Вы писали, что британская команда мало взаимодействовала внутри между собой, а советская существовала как единый организм.
— Да. Там (у британцев — прим.авт.) каждый – отдельная личность.
— А у нас разве нет?
— Нет. У нас нет уважения к личности. А значит и к себе тоже. Все-таки это наследие крепостного права, рабства. Если ты не уважаешь другую личность, то не уважаешь себя. И чувствуешь себя хорошо лишь в коллективе.
— Выходит, в рамках уже своих команд Вы не чувствовали уважения друг другу?
— Нет, так сказать нельзя. Команда - само это понятие исключает рассмотрение межличностных отношений. Командный дух - это свой особый дух. Растворяясь в этом целом, каждый обретает что-то большее, чем свою индивидуальность. По этому нет желания ее (индивидуальность) выделять и сравнивать с другой. Это исключает многие излишние напряги.
Я понял, что для меня всегда была определяющей личность коллектива, и подчинение себя этому образованию доставляло мне радость и удовлетворение от жизни в команде.
— Это помогает в горах?
— Мне помогало. Это было для меня определяющим в экспедиционной жизни.
— А как Вы создавали свои команды – по какому принципу? Коллективизм или что-то другое?
— Наша команда возникла на общей базе Советского альпинизма и на той Свердловской школе, в которой мы воспитывались. Поэтому понятия, принципы, технические приемы были едины и понятны. У всех был один язык и одно понимание, без разночтений.
— А ходили ли Вы на вершины с американцами?
— Бывало. Когда принимали иностранных альпинистов или выезжали за рубеж.
— С кем Вы были дважды на Мак Кинли в США (высочайшая гора Северной Америки, 6168 м. - прим. авт.)?
— Мы поднимались туда своей группой, американцы нас не сопровождали. Когда мы вернулись с Аляски в Сиэтл, уже после Мак Кинли, нам с Алексеем Лебедихиным представился шанс сходить еще на красивую скальную вершину в Северных Каскадах. Стена Liberty Bell. Чак Крогер один из лучших скалолазов Сиэтла взялся нам показать этот маршрут "Liberty Crack". Интересно, когда мы добрались под маршрут, мы с Лешей достали все свое снаряжение – крючья, молотки и стали выбирать, что взять с собой. Американец посмотрел на кучу "железа" мягко предложил оставить большую его часть. И крючья и молотки. Мы очень напряглись, но согласились. Все таки Чак не новичок, наверное знает, что делает. У них уже использовалась совершенно другая техника организации страховки, которую мы не знали, - стопперы, гексы и прочее. Это сейчас каждый альпинист владеет этими приспособлениями. Так вот когда мы подошли к стене, увидели, что там идет одна трещина в 300 метров по вертикали через карнизы – и кругом больше нет никакого рельефа, мы поняли, что с нашими крючьями тут делать нечего. Ни один крюк в эти глухие трещины не забьешь. Чак скромно предложил пройти первую веревку самому. Я во все глаза смотрел как он работает со снаряжением, и дальше мы уже все трое шли попеременно. Получили классный опыт. Без такого снаряжения, другим способом этот маршрут было просто не пройти!
— Как Вас встречали в США?
— Во-первых, там, куда мы прилетели – в Анкоридж– русских никогда не было. Это был 77 год. Встречали нас с интересом. С нами хотели общаться, нам всё показывали, с нами хотели разговаривать. Это был взаимный интерес, который порождал постоянную импровизацию: то возили в гости к охотникам, то на съемки фильма про пилотов «Bush Pilot» и многое другое. Прием был насыщенный и очень интересный.
— То есть никакого негатива не было…
— Нет. Негатив почувствовался позже, когда мы поехали туда снова через 20 лет. Все было уже по-другому. Часть слышали фразу «Russians are very bad». То был 1994 год…
О восьмитысячниках
— Сергей Борисович, могли бы кратко описать каждый восьмитысячник, на который Вы поднимались – как Вы чувствовали эти горы? Они ведь все разные.
— Думаю, что это разным был я сам. Эверест – это любовь «взахлеб». Я был очарован королевством Непал, Гималаями, культурой, людьми. Все мне нравилось. Это был мой первый восьмитысячник.
Канченджанга – на этой горе я был в роли тренера. После успешного прохождения командой траверса всех четырех вершин Канченджанги, мы с Николаем Черным и двумя шерпами пошли снимать высотные лагеря. В последнем лагере оставался кислород и продукты питания… Мы решили попроситься у руководства сходить на вершину. Мысловский (руководитель экспедиции) нам разрешил. И пошли. Это было «оправдательное» восхождение, за которое мы как будто просили ребят нас извинить, ведь мы не участвовали в отборах.
— Никто в итоге не «обиделся» на Вас с Николаем Черным за спонтанное восхождение на Канченджангу?
— Да в целом нет. Но напряжение в той экспедиции было достаточно большое. Это был конгломерат из нескольких команд со своими лидерами: Москва, Петербург, Алма-Ата... Разные команды, разные города, разные стили, разные понятия - и везде все очень сильные лидеры со своим пониманием, как надо делать. Все работу выполняли по плану, который был предложен, но каждый считал, что он делает больше, правильнее. Поэтому напряжение присутствовало. Из всех экспедиций, которые я проводил, в этой больше всего замечалось непонимание между группами. Внутри групп все было хорошо. .
Постоянно дискутировался вопрос о применении кислорода между кислородниками и бескислородниками, которые хотели сделать всё максимально спортивно. Но в итоге все взошли с кислородом, выполняя задачу, поставленную перед нами Спорткомитетом.
По результатам это была очень успешная экспедиция. Но и очень напряженная. Я бы не хотел в таких экспедициях участвовать.
Дхаулагири – это было для меня очень интересное восхождение. В чем именно? Восхождение совершали в альпийском стиле. С 7500 метров мы вышли без провешивания перил по стене и без кислорода! Маршрут получился красивым. Директриссима по северной стене. Никто до нас там не пытался даже пройти.
— Что Вы можете сказать про работу Анатолия Букреева в той экспедиции на Канченджанге?
— Анатолий Букреев был классным парнем. От него вообще почти не исходило никакого напряжения. Простой, физически очень выносливый, фантастически работоспособный. Я всегда очень уважал Анатолия Букреева как альпиниста. Спокойный, чрезвычайно работоспособный, без гонора и желания поучать других. Профессионал высшего ранга как альпинистский гид. Он жил альпинизмом и делал это с удовольствием.
— Какие внутренние ощущения остались от Нанга Парбат?
— Гора масштабная. Более четырех тысяч метров перепад от базового лагеря до вершины. Жалко не получилось восхождения. Но участвовать в английской экспедиции было интересно и полезно. Я уже говорил о ней.
— Какой восьмитысячник у Вас остался в памяти особенно? Кроме Эвереста.
— Пожалуй, это экспедиция по Северной стене Дхаулагири. Она была сложная и необычна по многим параметрам – по стилю, по природным условиям, по опасности. И она получилась.
Но экспедиция на Эверест все же самая значительная.
— По задачам и достижениям?
— Скорее по удовлетворению, которое осталось после восхождения.
— После всей трудной работы во время восхождения на восьмитысячники оставались силы любоваться красотой вокруг на их вершинах?
— Пожалуй, да. Но очень короткое время. Восхождение на восьмитысячники требуют полной отдачи от альпиниста.
Ты выходишь из базового лагеря и все время сохраняешь предельную концентрацию, пока туда не спустишься. Никакого расслабления. В том числе и на вершине. А потом уже когда спустишься вниз появляется ощущение, что ты все сделал хорошо и правильно. И можно получать удовольствие от жизни и окружающей тебя природы. Но за месяцы работы в одном районе все прекрасные виды гор уже приедаются. Так что хочется вниз, домой.
— Все же какой самый опасный восьмитысячник для восхождения?
— Статистика с годами меняется. Какое-то время была К2, потом Нанга Парбат потому что там были завалены лавинами несколько немецких экспедиций. Очень коварной остается Аннапурна, где очень высокая лавиноопасность.
— Не было желания подняться на вторую высочайшую вершину мира - К2?
— Обстоятельства так не сложились. До К2 я не успел дойти внутренне.
— Сергей Борисович, говорят, что «у каждого в жизни свой Эверест». Что для Вас стало Эверестом в этом смысле?
— Эверест – во всех смыслах. После Эвереста для меня началась совсем другая жизнь. По-другому стал смотреть на альпинизм.
— По-другому – это как?
— Ну, как будто повзрослел в альпинистском плане. Почувствовал, что можно делать более серьезные восхождения, чем делались раньше, что в мире мы на таком же уровне, как и все те, кто поднимался на высочайшие вершины.
— Есть для Вас какая-то «непокоренная вершина»?
— Да нет, пожалуй. Сейчас у меня нет желания ходить на вершины.
— Да, я видела Ваше высказывание относительно этого – «как отрезало».
— Подтверждаю свои слова. (улыбаясь)
— Просто хочется понять, в какой момент «отрезало»?
— Постепенно интерес сходил на «нет». Всё, что появляется, должно исчезнуть – есть такой закон существования мира. Ничего нет вечного, кроме Бога.
Пожалуй, я могу сформулировать причину, по которой я наглухо отошел от альпинизма и всех его форм. Прошлым жить глупо, еще более глупо пытаться реанимировать прошлое, а современный альпинизм для меня не интересен. Он совсем другой, не мой. В нем мне "дышать трудно".
В нашей стране уже лет двадцать как альпинизм был отравлен совершенно другим духом. Начиная с 90-х. Внедрили этот дух, надеясь, что сознание можно поменять, что деньги и реклама могут сделать все. Сейчас я чувствую, что этот взбалмошный "западный" альпинизм, вернее суррогат, копирующий западный альпинизм, начинает затухать. Молодые, действительно свободные личности, которые сейчас робко появляются среди толпы людей с искаженным сознанием, его принять не могут, потому как в нем совсем нет места свободе духа, одна пошлая форма. А нам без этого существовать нельзя, не выйдет, не-воз-мож-но.
Но я восхищаюсь и уважаю то, что делают современные альпинисты. Техническая часть и исполнительское мастерство у них намного мощнее, чем было у нас. Но все повторяется. Когда-то мы вошли в тот совсем старый альпинизм точно с таким же чувством - лазить в горах как авторитеты не интересно, надо ходить по стенам и даже бегать, если можешь…
По дорогам Гималаев
— Чему научила Вас жизнь в Непале?
— Непальский уклад жизни я сразу принял. Что значит принять? Это значит не пытаться изменить. Любить.
— Непал изменил Вас?
— На этот вопрос могут ответить мои близкие и окружающие меня люди. Мне было очень комфортно жить в Непале.
— По возвращении в Россию не стало ли что-то из нашей жизни резонировать с жизнью там, в Непале?
— Стало, конечно. Это было открытием. Непал – моя первая заграница, где мы прожили три месяца в
отрыве от дома. После экспедиции мы прилетели в Москву. Зашли в Duty Free. Обратились к девушке с просьбой посмотреть товар – она не слышала нас, продолжая общаться с подругой. Я решил, что у нее точно какая-то «беда». (улыбаясь) Хорошо. Потом приехали в отель, зашли в ресторан – там была такая же «беда». И вдруг я понял, что мы все так и живем – в «беде». Позднее, конечно, это стало не столь заметно. Я просто понял, что в России живу так, в Непале – по-другому. Непальцы - счастливые люди. Это видно в их глазах.
Хотел бы я жить в Непале? Нет. Я попытался – прожил там полгода. Мне стало неинтересно.
— Почему?
— Все-таки это чужая страна. Да, комфортная жизнь, никто тебя не напрягает, но…
— К буддизму не приобщились?
— Я православный. Ознакомился с буддизмом на уровне экскурсовода, чтобы ответить на любой вопрос туриста с точностью 50 на 50. Буддистом я не был да и не мог быть. Нельзя служить двум богам.
— Здесь такой вопрос возникает – перед походом в Гималаях мы, православные, все-таки должны присутствовать при совершении определенных буддийских обрядов. В этом разве нет такого противоречия?
— У непальцев есть ритуалы обращения к богам. Когда экспедиция приезжает на место и разбивает базовый лагерь, ни один местный шерп не рискнет пойти в горы, если не произведено освящение лагеря и не сделаны подношения богам. Но не мы совершаем обряды там. Мы присутствуем при них и принимаем их как там заведено. Потому что ты пришел в чужой монастырь – и там твой устав не действует. Там налажен свой язык общения между человеком и горой.
— Сергей Борисович, читая Вашу статью о Непале, отметила следующую цитату: «Я помню вас. Тех, с кем встречался на перекрестках Тамеля, и в ресторанах Катманду, в базовых лагерях и на горных склонах, на тропах Гималаев… Вы только и были моей настоящей жизнью. Именно через каждого из вас я получал в момент общения свою включенность в то, что называется «жизнь». Все остальное время это было пребывание в иллюзии и долге…». Что Вы подразумевали под иллюзией и долгом, и в каком состоянии Вы пребываете сейчас?
— Что написано, то написано. Можно, конечно, попробовать пояснить, но обычно пояснения только мешают. Для меня "включенность в жизнь" можно определить как проявление эмоций радости. Жизнь в Непале, в Гималаях на восхождениях всегда для меня была радостью.
— А после возвращения домой?
— Здесь обязанности, главенство отношений и правил поведения. Отношения не являются реальностью, хотя таковой часто кажутся. Что больше походит на иллюзии. Когда работаешь на стене, ни о чем не думаешь, просто контролируешь каждый шаг и каждое свое движение. Одним словом, живешь вне иллюзий.
— И что с этим ощущением делать? Как жить?
— Как живется, так и жить. Можно использовать то ощущение из горной жизни как камертон, для настройки себя "на равнине".
И, наоборот, в горах увидеть то, что мешает получать радость в обычной жизни. Особенно просто такое получается в Тибете. Тибетское плато – это такой большой «резонатор» с очень широким спектром. Там начинает откликаться все , что в человеке есть внутри. Будь то страхи, убеждения, заблуждения. Человек там, как под лупой, может много чего понять о себе. И волей-неволей находит комфортное состояние, когда его мысли и восприятие мира начинают соответствовать ему самому. Одна туристка меня спросила, когда мы возвращались из Тибета: «Как мне быть? Мне здесь было так хорошо, что я боюсь возвращаться домой».
Если человек на своей работе или дома не является самим собой, а живет по чужим правилам, при этом внутри где-то он сам себя не любит и осуждает, в горах это обязательно проявится. А после можно уже выбирать, как жить дальше.
Что касается моей жизни, то мне нравилось и в горах, и на кафедре экспериментальной физики, и на тренировках при выездах на скалы.
Горы и альпинизм без страха
— Горы для Вас – это что-то одухотворенное?
— Нет, такого нет. Горы - это просто место, где мне нравиться бывать. Они подзаряжают, усиливают ощущение жизни. Жители Гималаев - шерпы - верят, что это обитель богов.
— Как справиться с неким страхом в горах, на высоте поначалу?
— Страхи бывают разные. Боязнь высоты, страх гибели, ощущение риска для жизни.
— Но и то, и другое – страх…
— Да. Но очень разный. Боязнь высоты - это кратковременная сильная эмоция, которая вскоре притупляется, а при длительном нахождении на крутизне и вовсе исчезает. Организм не может долго находиться в таком возбуждении – побоишься ты 15 минут, ну, полчаса, потом физиологические процессы начинают затухать.
Со страхом гибели в горы ходить нельзя. Ощущение риска, наоборот, мобилизует. Тревожное состояние, появляющееся при прохождение опасных зон, обостряет мысли, чувства, реакции, жизнеспособность повышается, обостряется чувство "здесь и сейчас". Это явление жизни. Страх гибели - это страх ума. С ним в горы ходить нельзя. Он сковывает, не дает понять, что происходит, ты становишься безоружным.
— Например, внезапный срыв… Страх ведь неизбежен.
— Привыкая к срывам на тренировках, исключаешь страх срыва на маршруте. Тут важно знать, как все работает и что нужно делать. Это просто опыт, который приходит с количеством пройденных маршрутов. С ростом мастерства и опыта приходит понимание своих возможностей и предстоящей сложности прохождения, что рождает уверенность в прохождении.
— Страх, что закладка или скальный крюк вылетит…
— Это – тревога. Она мобилизует. Ты лишний раз проверишь, основательно ли ты забил крючья, поработаешь над этим. Для этого и нужен опыт, тренировки!
— А если ты восходишь в связке – и напарник, а не ты сам, делает закладки?
— Когда я работал гидом, когда напарник мне неизвестен, у меня был принцип: если я лез, а меня страховал партнер, я воспринимал это как восхождение без страховки. Значит, я шел там, где мог пройти стопроцентно. А если были сомнения – искал другие пути.
И второе: когда я стою на страховке, то должен делать станцию таким образом, чтобы, даже если все крючья у напарника вылетят, он бы меня не вырвал и я смог бы его задержать.
— Как этого добиться?
— Навыками и опытом. Когда осваиваешь методы страховки, страх высоты уходит, потому что ты уверен.
— Сергей Борисович, как Вы смотрите на себя и свой альпинизм 40, 30, 20 лет назад?
— «С любовью». (улыбаясь)
— А сейчас?
— Какой я сейчас, расскажу через много лет. Сейчас такой период, что всё настолько быстро меняется, новые критерии, о которых мы даже не подозреваем, входят в жизнь, что я не могу сказать, что будет завтра и каким буду я. А вообще, считаю, что человеческий язык не приспособлен для описания внутреннего мира. Есть только слова-стереотипы. Язык развитого общества имеет очень большое обобществление и не способен описать те тонкие процессы, которые происходят в человеке.
— Изменилось ли Ваше восприятие гор сейчас?
— Это как книгу прочитал. Интересный роман. Эта книга написана внутри меня. И я могу ее пересказывать.
— Кстати какие книги любите и читаете?
— Книги и авторы с годами меняются. Нет так называемого "любимого писателя". Ирвин Шоу, Михаил Булгаков, Борис Акунин, последнее время Макс Фрай, сейчас в основном читаю воспоминания знаковых личностей XiX-XX века, а также рассказы об этих личностях из серии "Жизнь замечательных людей". Раньше часто открывал "Мастер и Маргарита", книги Макса Фрая.
— Большое спасибо Вам за интервью!
Нина Леонтьева, Бюро информации Notum©, Екатеринбург.