5 февраля - Премьера документального фильма об Олеге Куваеве
Документальный фильм по культовому роману писателя-геолога Олега Куваева «Территория», воспевшего первооткрывателей золота Чукотки и Колымы, снимался два года. Казалось, что вышедшего на экраны игрового фильма «Территория» к этой теме возвращаться не стоит. Но документальное кино имеет свои преимущества перед игровым кино, в нем тяжелее соврать, исказить… И тема нам не казалась исчерпанной.
«Территория Куваева» - это, с одной стороны, путешествие с любимой книгой, по тем местам, что описаны в ней. Нам было важно, что стало с этой «Территорией», про которую автор так страстно писал: «Территория - это страна мужчин, бородатых «по делу», а не велением моды, страна унтов, меховых костюмов, пург, собачьих упряжек, морозов, бешеных заработков, героизма — олицетворение жизни, которой вы, вполне вероятно, хотели бы жить, если бы не заела проклятая обыденка. Во всяком случае, вы мечтали об этом в юности…» Да, все мы, мечтали об этом в юности, но кто теперь «правит», кто живет на этой «Территории», и вообще что такое «Территория Куваева»? Каких людей бы описывал сейчас Олег Куваев? Кто были бы его прототипами? – Этими вопросы волновали меня как режиссера.
И мы с оператором Олегом Мещерягиным отправились в это «путешествие».
Что получилось в итоге, судить зрителю.
Трейлер
На наш взгляд, это фильм-исследование, фильм – погружение в «Территорию Олега Куваева». Певек, Магадан, Билибино… Мы увидели, что герои подобные Куваевским героям есть и сейчас, такие же Баклаковы, Кефиры, Гурины. Они и сейчас спорят, какой должна быть «Территория», как ее осваивать, по каким принципам на ней работать - «Сделай, или умри», или иначе…
Но как бы они не спорили, что бы не говорили наши герои, они все любят свою «Территорию» , а «Территория» их это труд, работа, или еще что-то неизвестное, не имеющее названия, то, что притягивает, и не отпускает...
Вместе с героями фильма – геологами знаменитой ЧаунГРУ г. Певек, с поисковиками бывшей Анюйской экспедиции г. Билибино, с молодыми геологами, работающими на крупнейшем месторождении Баимской рудной зоны – мы пытались понять, как изменилась геология со времен Куваева, как изменилась сама Территория…
Премьера фильма "Территория Куваева" состоится 5 февраля в кинотеатре "Звезда", по адресу: г. Москва, Земляной вал 18/22.
Сбор гостей в 17:30
Автор и режиссёр - Светлана Быченко
Закадровый текст – Сергей Гармаш
Операторы - Светлана Быченко, Олег Мещерягин
Музыка – Роберто Каччапалья
Хронометраж 97 минут
Студия ООО Кинофабрика «СЛОНиКо», 2016
Фильм создан при поддержке Министерства культуры РФ, Министерства природных ресурсов, фирмы «БАСК», ГДК «Баимская», ООО «Восточно-буровая компания».
Олег Куваев был частым гостем в Приэльбрусье
Каждый день как последний - М.Мол. гвардия, 1976
Олег Куваев
Устремляясь в гибельные выси... (Памяти Михаила Хергиани)
------------
Написан в 1970 году. Впервые напечатан в альманахе «На Севере Дальнем» (1971, № 2) с посвящением: «Памяти Михаила Хергиани, погибшего в 1969 году в Альпах». Позднее рассказ был дополнен и предложен журналу «Юность», где был напечатан после смерти О. Куваева (1975, № 8). Включён автором в сборник «Каждый день как последний», изданный посмертно («Молодая гвардия», 1976). В основе рассказа — личное знакомство автора с известными альпинистами М. В. Хергиани и И. Г . Кахиани. Осенью 1974 года Куваев совершил переход через перевал Донгуз-Орун из Приэльбрусья в Сванетию, «Надо мне побывать в родном гнезде, в родовой башне Кахиани и зайти на могилу Миши Хергиани»,- объяснял он это путешествие.
Около пятнадцати лет назад главным общественным транспортом на окраинах государства были маленькие зелёные автобусы с расположенной впереди дверцей. Дверь эту водитель открывал длинным сверкающим рычагом.
Такие, всегда насмерть разбитые колымаги перевозили разнообразное население по памирским кручам, зимникам Чукотки, трассам таёжных золотых приисков и прочим невероятным дорогам. Они и сейчас где-нибудь догромыхивают свой век среди «икарусов», маршрутных такси и дизельных мастодонтов с креслицами в белых чехлах.
До сих пор, как наяву, я слышу скрип разбитого кузова, дребезжание ходовой части и вижу бессмертный блеск дверного рычага, который, я уверен, сверкает, даже когда автобус везут на свалку. Хотя трудно представить себе этот автобус просто на свалке. Наверное, он гибнет, как ездовая собака: в упряжке.
Случилось так, что в первый свой «настоящий», полугодовой отпуск, полагавшийся после трёх лет работы на Севере, я ехал именно на таком, хорошо знакомом по Северу доходяге. Впереди была не работа, а высокая гора Эльбрус, горные лыжи и солнце. Но я никак не мог отделаться от мысли о том, что делаю что-то не так. Мне казалось тогда, что к прославленным в почтовых открытках местам надо ехать иначе. Шикарнее, что ли...
Автобус катил по предгорной равнине. Небо казалось белесоватым от старости, а степь — тёмной, потому что овцы съели траву. Изредка встречались овечьи стада. Они двигались куда-то на север в сопровождении пастухов, похожих в своих башлыках на пожилых коршунов.
Дорога шла вдоль Баксана. Кое-где река уходила в сторону, начинались поля кукурузы, а за кукурузой станицы. На завалинках станичных магазинов сидели старики и провожали автобус выцветшими, как небо над их головой, глазами.
Весь день впереди маячили горы. Издали снеговые вершины казались величественными до неправдоподобия. Вид их, можно сказать, потрясал. Особенно если учесть, что ты родился и большую часть сознательной жизни провёл на равнине, а с горами сталкивался случайно, как, допустим, в метро сталкиваешься со знаменитой актрисой.
Вид гор наводил на «вечные» мысли. Я вспомнил об одном древнем персе-огнепоклоннике. Тьму веков назад он родился на пыльных равнинах Ирана, а когда пришла пора поразмыслить, то он ушёл в горы. «В горах сердце его преобразовалось», — ненаучно утверждала легенда. А написанная персом книга разошлась по цитатам, торжественным, звонким и грустным.
В горах сердце его преобразовалось...
Сейчас, накопив кое-какой опыт общения с разным народом, я со всей ответственностью могу утверждать, что существуют люди, сердце которых от рождения преобразовано к высшей цели. Среди коловращения имён, лиц и событий они входят в твою память с точностью патрона, досланного в патронник. Как раз из таких и был Михаил Хергиани.
Ах, каким же красавцем он возник перед нашим смешанным обществом, состоявшим из двух физиков, изучавших несерьёзную материю облаков, одной аспирантки, изучавшей математику, одного геолога, отпускника с Севера, изучавшего человечество (то был я), и младенца по имени Димка, изучавшего мир из своей коляски!
Был конец марта — начало апреля. Мы размещались под ореховым деревом, дерево же росло внутри ограды, окружавшей территорию института с высокогорным названием, а было всё это в южном городе Нальчике. Орех, конечно, стоял ещё по-зимнему голый, но всё время светило солнце, и почва под ним, утоптанная представителями разных наук, была сухой и тёплой. Альпинист Хергиани находился здесь, потому что работал в том институте инструктором альпинизма и горноспасателем. Мы стояли, жмурились на солнышко и чесали языки на темы текущих проблем века.
Кахиани - Тенцинг Норгэй - Хергиани. Приэльбрусье, 1963 год...
Хергиани возник как цветное рекламное фото: знаменитый и очень яркий. Лицо коричневое, свитер ярко-красный, брюки голубые. Чёрными были только усы и ботинки. На ком-нибудь другом такой костюм мог бы выглядеть крикливо или даже смешно. Но на Хергиани всё это было в самый раз. Он был знаменит, числился среди лучших альпинистов мира — сейчас это вряд ли кто будет оспаривать — и был феноменальным скалолазом. Этого и тогда никто не оспаривал. Он только что вернулся из Англии, где отнял чемпионский титул по скалолазанию у самих англичан, которые знали те скалы лучше собственных пяток и уж наверняка лучше Миши, который до этого в Англии не бывал. Кстати, потрясающий этот свитер (тоже согласно легенде) ему подарила одна англичанка, которая вначале была влюблена в скалолазание и альпинизм, а потом, естественно, в Мишу. Думается, что ту англичанку можно понять.
Конечно, какой-нибудь тенор, какое-нибудь эстрадное идолище куда знаменитее Хергиани. Так было, и так будет. Но в том цикле развития я бы и головы не повернул, чтобы взглянуть на знаменитость такого рода.
Хергиани и весь тот день врезались в память как цветная, всегда готовая к услугам кинолента. Больше того, я даже запахи помню.
Он как-то ухитрялся распространять вокруг себя эманацию физического здоровья и сдержанного достоинства. Но было и ещё: ясно чувствовалось, что в этом человеке нет и не может быть показухи. Не знаю, все ли могут понять, как это здорово выглядит, когда у человека полные возможности для показухи, а он ею пренебрегает.
Прошло пятнадцать лет, но я помню тот день во всех его подробностях: и очень синее небо, и тёмную кору орехового дерева, и немногословный такой разговор, когда даже младенец Димка вёл себя с чувством собственного достоинства.
В эмоциональном плане альпинизм сводился для меня к тощеньким книжечкам техники безопасности, которые начинались со слов «человек является ценнейшим достоянием».
Было, впрочем, ещё одно воспоминание. Мы работали в Киргизии на Таласском хребте. В одном маршруте я увидел, как тренируются фрунзенские альпинисты во всеоружии сверкающих триконей, карабинов, верёвок и ледорубов, а мимо шлёпал в маршрут Мика Балашов в резиновых сапогах и с геологическим молотком на обломанной ручке. Вот сейчас меня мучает вопрос: почему он в горный маршрут ходил в резиновых сапогах? Мика Балашов был серьёзным парнем и хорошим геологом, не из тех, что исповедуют принцип «умный в гору не пойдёт». И пижоном его назвать было никак невозможно.
Меж тем за заборчиком института появились пёстрые молодые люди и стали шептать страшными голосами: «Миш-ша! Послушай минутку, Миш-ша!» Они шептали и кивали в неизвестную манящую даль, где поблизости стояла машина, а дальше пряталось что-то уж совсем интересное. Хергиани извинился и пошёл к ним. Молодые люди выпрямились и сразу стали очень мужчинами. Конечно, они были пижоны, а таких тянет к великим не изученная наукой сила. Может быть, они заимствуют часть силы великих людей, не знаю.
На другой день я сел в зелёный автобус, чтобы ехать в посёлок под Эльбрусом, где люди катаются на горных лыжах. И весь день приближались горы. Здесь я должен дать пояснение. Я старался как можно меньше поддаваться эмоциональному воздействию гор, потому что наши ребята, те ребята, с которыми мы молились единым богам, мотались в тот момент на маленьком самолете Ан-2 севернее Новосибирских островов, где есть точечки островов Де-Лонга: остров Жаннетты, остров Генриетты, и остров Жохова тоже там есть. Большинство жизненных проблем в те годы мы решали с простотой игры в шашки. Человечество делилось на «людей» и «пижонов», а география — на области, где жили «люди», а где «пижоны». Само собой разумеется, что люди жили севернее Полярного круга.
В тот солнечный день я ощутил первую трещину в нашей шашечной концепции мира. Сверкающие вершины всё приближались, и вдоль дороги взметнулись сосны. Стволы, их хвоя казались отлитыми из тяжких металлов, а горы были теперь невесомыми, вроде чистой мечты.
Именно чистой, потому что обычно мечта всё-таки имеет свой вес. Было ощущение, что в горах также должны жить «люди».
Не могут не жить в таком окружении.
...Комната, которую мне дали, оказалась очень хорошей. В окно лезла сосна, за сосной торчал пик Донгуз-Орун с ледяной шапкой на нём. Вершина ледника была розовой, а отвесная теневая стенка — тёмно-зелёной. Было тихо и грустно. Я вышел на крыльцо. Прошла шумная кучка туристов в мешковатых штормовках. «Альпинизм — лучший отдых» — возвещал подпорченный дождями плакат. В сторонке сидел на камне невероятной черноты парень и пел популярную песню: «Чем дальше в горы, пиво тем дороже, а мы без пива жить никак не можем».
Вечером приехал Хергиани. Видно, в горах и предгорьях он был вездесущ. Комната у него была рядом с моей. Стенки её были увешаны орографическими схемами Гималаев. Гора Джомолунгма была обведена на схеме красным кружком. В ту пору легендарное восхождение Тенцинга и Хиллари уже состоялось и великолепная книга Тенцинга «Тигр снегов» уже была переведена на русский язык. Готовилась русская экспедиция на Джомолунгму, и, конечно, Хергиани числился в её списках под номером первым. Карты всякого рода были с детства моим увлечением, а потом превратились в профессию. В тот вечер мы долго рассматривали линии горных хребтов с манящими, как сказка, названиями.
В этих разговорах у карты у меня сложилась личная концепция альпинизма. В основе своей эта концепция имела нестандартный взгляд Хергиани, где поровну смешивались ребячья тоска по игрушке и умудрённость философа, понявшего к старости лет невозможность познать до конца даже простые вещи. Но об этом чуть дальше.
Трасса здесь открылась недавно, и горнолыжник был скромный. После недавних соревнований осталось несколько мастеров, отрабатывающих скоростной спуск, и ещё была серая масса, которая маялась на непослушных склонах, а чаще стояла, задрав голову к солнцу, как новомодные в тёмных очках зороастрийцы-огнепоклонники.
Ежедневно около часа дня раздавался предупреждающий крик, махали палками, все выстраивались по бокам склона и смотрели вверх, откуда вылетали в свисте разорванного воздуха мастера. Шлем, тёмные очки и воздушный свист — до чего ж это было красиво! Если мастера и делали показуху, то настоящую.
Склон оживал, и солнцепоклонники с новой силой начинали утюжить его, надеясь хотя бы в мечтах приблизиться к непостижимой и рискованной красоте горнолыжного спуска. Здесь была своя шкала ценностей; иронизирующие же снобы сюда ещё не добрались, предпочитая более лёгкие места для упражнений в иронии.
...На Север я укатил обогащённый принципом, который Миша Хергиани преподал мне, когда взялся учить горнолыжной технике. Принцип заключался в том, что, когда склон крут и тебе страшно, надо ещё больше падать на носки лыж, ломая страх, — и будет нормально. До сих пор не знаю, насколько правилен этот принцип с точки зрения горнолыжной техники, но мне он помог. Я не то чтобы просто его запомнил, я включил его в сборник заповедей и увёз с собой, когда возвращался из отпуска.
В бесснежных местах Арктики, где снег или выдут ветрами или спрессован в заструги, больше похожие на пластмассу, я часто вспоминал, как в горах сейчас снег идёт крупными хлопьями, ветки сосен сгибаются под его тяжестью, стряхивают и потом качаются долго и облегчённо. Говорят, что именно вид сосен, стряхивающих снег, натолкнул основателя борьбы дзюдо на принцип этой борьбы. «Поддаться, чтобы победить».
Принципы, по которым жили в бесснежных местах Арктики, были другими. По тем принципам тебе прощалось всё или многое, кроме дешёвки в работе, трусости и жизненного слюнтяйства. Если же ты имел глупость это допустить, то автоматически становился вне общества, будь то на дружеской выпивке, в общежитии или в вечерней беседе о мироздании. В общем, «вперёд и прямо». Ей-богу, остаётся удивляться лишь, как мы, будучи уже инженерами, ухитрялись сохранить чистоту и наивность семиклассника.
...В следующий раз я видел Хергиани через три года. Он изменился. Теперь уже не надо было думать о том, что этот человек не способен на показуху. В нём появилась твёрдость, которая приходит к мужчине, когда цель жизни ему точно известна и средства для её достижения есть. Конечно, я читал «Советский спорт» и знал, что советская экспедиция на Джомолунгму не состоялась и вряд ли состоится в ближайшие годы. Знал я и о выступлении Хергиани за границей. Он и Иосиф Кахиани, неизменный напарник в связке, получили звание «тигров скал» и ещё стали членами «Ассоциации шерпов-альпинистов». Эта встреча была мимолётной, о чём я до сих пор жалею.
Прошло ещё три года, и я насовсем уехал из Арктики. В Терсколе же всё изменилось. Торчали здания стеклянных гостиниц с хорошими, как говорят, бытовыми условиями, работали два подъёмника у подножия склона, на длинных шестах полоскались спортивные флаги, и репродуктор хрипел фамилиями и цифрами — шли соревнования. Всюду было шумно от транзисторной техники и очень пёстро от разноцветной синтетики и яркого лака лыж. А люди на склонах теперь делились на две категории: «эт-ти туристы» и «мастера».
Миша Хергиани погиб очень далеко отсюда — в итальянских Доломитовых Альпах. Об этом достаточно много писали газеты. Я всё пытался выяснить, как и почему он погиб. Ей-богу, это было необходимо. Необходим был последний штрих, чтобы получился вывод, неясный в то время ещё мне самому. Ибо жизнь спустя десять лет из упрощённой, чёрно-белой шашечной плоскости перешла в более расплывчатые и сложные категории.
Никто мне не мог толком на это ответить. Наверное, потому, что я искал высший смысл и вопросы мои были невнятны.
То, что он выбрал сложнейший скальный маршрут, так на то он и был Хергиани! И то, что был камнепад, перебивший страховочный шнур, так это случайность, от которой не гарантирован ни один человек, и альпинист особенно. Люди, с веранды альпинистского отеля следившие за восхождением, видели, как падал вниз один из лучших альпинистов планеты, всю жизнь стремившийся вверх. Ничего они не могли сделать.
Ещё проявило потрясающую оперативность итальянское телевидение, сообщившее о гибели «знаменитого Хергиани» чуть ли не в тот момент, когда тело его грохнулось с высоты шестисот метров.
Похоронили его в Сванетии. И «вся Сванетия», как говорят очевидцы, собралась, чтобы почтить память «тигра скал».
Остались улица имени Михаила Хергиани, приз скалолазов его имени и мемориальная доска в одном из альплагерей.
На этом я кончу заупокойные перечисления. В памяти у меня он остался таким, как десять лет назад: очень знаменитый и яркий, со странным взглядом, где смешивались печаль и ребячий азарт.
...И всё-таки был высший смысл. Встречаясь с людьми, которые знали его гораздо лучше меня, потому что вместе делили досуг и опасность, я столкнулся с тем, что не так уж часто бывает. Никто не кричал «я был его другом», никто не примазывался к его славе. Люди держали память о нём бережно, как держат в ладони трепетного живого птенца.
Наверное, альпинизм нельзя считать спортом в чистом его виде. В нём есть элемент риска, который очищает души людей, и есть тот самый «момент истины», о котором писал Хемингуэй. Наверное, альпинизм больше сходен с человеческой жизнью вообще, чем со спортом, если, конечно, речь идёт о том случае, когда человек решил жизнь прожить, а не прожечь, или, хуже того, просуществовать в безликом мире мелких страстей.
В горах преобразовалось его сердце...
...В этом году я поздно приехал в Терскол, а весна была ранней. И как-то в один из дней, когда солнце было чересчур ярким и очень громко вопил чей-то магнитофон, я не стал надевать лыжи, не стал в очередь к подъёмнику, а просто так поднялся на то место, где Миша Хергиани учил когда-то наивного суперполярника падать на носки лыж и тем самым ломать страх. Победить, не поддаваясь. Это был как бы его личный подарок мне.
Здесь было тихо, стояли сосны. И я явственно услышал, как замкнулся круг времени, как мы закрываем дверь, переходя из одной комнаты в другую. Был высший смысл, был «момент истины». Горы будут горами, сколько их ни глянцуй на открытках и в каких бы неожиданных сочетаниях ни шло коловращение лиц и имён; где-то среди этих лиц попадутся бывшие или настоящие самолюбивые мальчики, которым снятся гибельные выси и которым суждено стать знаменитыми. За Полярным кругом работают другие двадцатипятилетние, а те, с кем молились единым богам, сейчас уже обрастают учёными степенями и должностями. Прислонившись к тёплой от солнца сосне, я верил, что должности, звания и комфорт не погасят в нас священный огонь, горевший во времена, когда мир казался нам сосредоточенным за Полярным кругом или там, где рискуют.
Потом я пошёл к Иосифу, члену знаменитого тандема Кахиани — Хергиани или Хергиани — Кахиани, как будет угодно читателю. Иосиф Кахиани, этот второй член «Ассоциации шерпов-альпинистов», поздоровался со мной очень торжественно, по принятому у нас шутливому ритуалу. Ритуал этот мы взяли из писем, которые пишут старому мудрому Иосифу один английский лорд и одна известная альпинистка Великобритании. Иосиф поставил чайник, и мы в сотый раз стали обсуждать, как осенью поедем на кабанов и что для этого надо иметь.
...О Мише Хергиани Иосиф говорит редко. Иосиф был действительно его другом, старшим по возрасту и опыту, и, наверное, не может простить, что его не было тогда в Доломитовых Альпах, ибо его опыт и нюх солдата всегда вовремя сдерживали экспансивного Хергиани. И вообще Иосиф предпочитал вспоминать разные смешные истории, которые с ними случались дома и за рубежом. Только однажды он добавил в перечисление того, что Миша оставил, людей, которых спас Хергиани.
Их было много, кого спас или они спасли вместе с Иосифом.
Есть фотография, на которой стоят два равноценных человека: Тенцинг и Хергиани. Где-то на заднем фоне гора Эльбрус. Фотографию эту многие знают, но не все знают, что, когда Тенцинг был гостем в Советском Союзе и они поднимались на Эльбрус, Миша ночью сбегал на эту высшую точку Европы и выбил на леднике гигантские буквы «Добро пожаловать, Тенцинг». Наверное, и сам Тенцинг не знает этого, потому что ночью пошёл снег и всё замело.
Ещё одна фотография висит у меня дома. На ней очень парадный, при полном наборе военных и спортивных наград, Иосиф Кахиани. Я всегда улыбаюсь, когда смотрю на неё, потому что знаю: за всем этим парадом, блеском, медалями этими — просто мудрый и насмешливый Иосиф, и даже блеск стекла не может скрыть лукавой доброты этого человека. Такая доброта свойственна только людям, часто видящим смерть и потому лучше других знающим цену суете, мишуре — всему, что в начале рассказа я по-жаргонному назвал показухой. Ещё лучше меня это чувствуют дети, которые льнут к Иосифу Кахиани, наверное, потому, что в их крохотных сердцах заложены будущие сердца мужчин.
Ещё я не могу без улыбки смотреть на эту фотографию потому, что вспоминаю обязательно случай, свидетелем которого недавно был я. Мы поднялись с Иосифом Кахиани на Чегет. Группа из дома отдыха, в тяжких пальто и шапках, внимательно слушала экскурсовода, который показывал им страшную отвесную стену горы Донгуз-Орун и рассказывал, как два знаменитых альпиниста Хергиани и Кахиани совершили восхождение именно по этой отвесной стене.
— Толщина ледяной шапки шестьдесят метров, уклон отрицательный, — объяснял экскурсовод.
Женщины тихо ахали, мужчины делали каменное лицо. Иосиф подошёл поближе — ему было интересно послушать о себе самом.
— Из нашей группы? — шёпотом спросило Иосифа ратиновое пальто.
— Нет... — замялся Иосиф.
— Тогда топай к своей группе, нечего тут примазываться.
— Послушать интересно, — смиренно сказал Иосиф.
— Всем интересно. Но тебе, дед, это уже ни к чему. Топай к своим гипертоникам. Поднимают тут всяких!.. Горы есть горы. Тут всяким нечего делать. — Пальто отвернулось за голосом экскурсовода, как подсолнух за солнцем. Теперь им рассказывали про Эльбрус.
Не знаю, может, в этом есть слава, когда человеку подробно объясняют, что он сам совершил, ибо свершённое уже начинает существовать самостоятельно и отдельно. А может, в том, когда люди держат о тебе память бережно, как живого птенца, или в том, что ты входишь в память случайно встреченных, как точно подогнанный каменный блок. В теперешнем цикле развития я всё ещё верю в урок Хергиани: падать прямо в опасность, ломая страх и тем самым — себя. Но истинно это или нет — я не могу сказать. Просто верю.
Была ещё завершающая точка. В тот день, когда я уезжал из Терскола, здесь открывался международный симпозиум физиков-ядерщиков. По шоссе, к научному центру МГУ, проносились шикарные автобусы «Интуриста». Я стоял у обочины и думал о том, как бы пристроиться на один из них, чтобы с комфортом и быстро докатить до Минвод. Но автобусы всё проносились и проносились в мягком клокотании мощных моторов. И вдруг сзади я услышал скрип тормоза и какой-то очень знакомый лязг. Я оглянулся и увидел бессмертный зелёный автобус с гостеприимно открытой дверцей. Лицо шофёра было знакомым, но я не мог точно вспомнить его.
— Уезжаешь? — спросил он. — Садись.
И мы неспешно покатили вниз. Автобус на ходу раскачивался и жизнерадостно дребезжал, точно рассказывал анекдоты из длинной дорожной жизни.