Столбами в Красноярске называют, во-первых, сиенитовые скалы характерной формы — несколько десятков словно из-под земли выросших среди тайги истуканов высотой до 700 метров. Во-вторых — заповедник, а с прошлого года — национальный парк площадью 47,2 тыс. га. И наконец, культуру, мир, особое пространство, знакомое почти каждому красноярцу: от центра города до первобытной природы каких-то полчаса на автобусе.
Субкультура столбистов в XX веке — малоизвестный за пределами Сибири феномен. Сотни людей, занимавшихся рискованным скалолазанием, селившихся в лесу в специально построенных избах и разделенных на касты и подгруппы, существовали как бы вне государственного мира. При этом столбизм не был ни диссидентским, ни «чуждым», иностранным движением. Потому власти его либо не замечали, либо преследовали, но «неофициально», а иногда даже поощряли.
Хронология освоения Столбов и история заповедника подробно изложены на официальном и любительском сайтах, а также в книгах бывших столбистов — прежде всего, в «Красноярской Мадонне» Леонида Петренко и «Сказаниях о Столбах» Боба Тронина. При этом драматические события участники чаще всего описывают по-разному. Из сводки источников и монологов свидетелей складывается часть картины, в которой жизнь в утопическом раю сочетается с партизанскими и эскапистскими практиками стихийной коммуны.
XIX столетие: как появились альпинизм и столбизм
Столбистом я родился, им и сдохну.
Подыхать я буду — и не охну.
Мне бы только не забыться:
Перед смертью похмелиться —
И тогда, как мумия, засохну.
Понятие «столбизм» возникло по аналогии с «альпинизмом». В конце XVIII века европейцы начали карабкаться на Альпы — не пользы ради, а удовольствия для. Вскоре к этому хобби добавился элемент соревновательности. Новый для той поры вид спорта был тесно связан с пропитавшей воздух идеологией романтизма. В этой же стилистике сняты первые фильмы родоначальника немецкого документального кино и главного режиссера романтического нацизма Лени Рифеншталь, пришедшей в Альпы с кинокамерой.
Красноярцы начали постоянно заниматься скалолазанием в 1851 году (официальная дата первого восхождения), а через полвека здесь возникла база революционного движения. Расцвет столбизма (в истории субкультуры их будет несколько) пришелся на конец XIX — начало XX века.
В 1892 году Александр Чернышов строит первую столбовскую избу, вскоре появляются десятки таких же срубов. Незапирающиеся дома в лесу, открытые как бы для любого путника, всё же закреплены за определенной компанией.
Другие группы и случайные туристы собираются на постоянных или временных стоянках «под камнями», которые вскоре также обретают свои имена и становятся известными. Во всякой компании есть неформальный лидер, часто она выделяется одеждой и зовется либо в честь избы, либо предельно вычурно: «Бубновые валеты», «Красные дьяволята»… Сами срубы изредка называют по фамилии создателей (Нелидовка братьев Нелидовых), месту (Перушка на столбе Перья) или ассоциации (Искра, Музеянка, Сакля). Оригинальную же Чернышовку, с которой и началось столбовское строительство, в 1906 году сожгли жандармы, и это было только первой искрой разгоревшихся через несколько десятилетий пожаров.
Игорь Ковач, старший сотрудник отдела материально-технического снабжения заповедника, столбист с конца 1970-х годов:
«С 1990-х годов восстановлено 14 изб, хотя заявок подано несколько десятков. Обычно изба строится там, где когда-то она уже была, поэтому клановая, закрытая традиция продолжается.
Да, столбисты говорят: мы такие открытые, к нам всегда можно зайти в гости. И это действительно так! С мороза придете — вас напоят чаем радушные милые ребята. После половины стакана вы расслабляетесь, думаете: как классно, надо будет еще заглянуть! Но когда вам наливают второй, до вас начинает доходить, что больше сюда лучше не являться. То есть это сообщества открытые, но в лучшем случае — разово».
Лариса Герасимова, инженер на пенсии, столбистка в 1950–80-х годах:
«Мой отец был столбистом, ходил вплоть до войны. В 1952-м мы вернулись в город, и он привел меня прогуляться. На следующий год, когда училась в 9-м классе, я уже пришла туда со своей компанией. А в избу попала по знакомству — встретила в аэроклубе столбистку, которая мне многое рассказывала об обычаях. Она и привела меня в избушку.
Сперва я боялась: такие страшные парни там, не пойду — осталась „под камнем“. Она была со мной, а потом сказала, что попросит в избе соли или спичек. Возвращается сама — а за ней идут „орлы“. Даже не говорили со мной — взвалили, как мешок, на плечо и приволокли в избу. Долго я дичилась, но потом освоилась.
В то время еще были живы местные традиции, предания, легенды. Столбисты отличались одеждой, все знали, что идут свои. В 60-х постепенно стала появляться вольница, исчезла „форма“, исчезли „правила“.
Объединяли людей только сами Столбы. Собирались мы, еще школьники, студенты (они, пожалуй, составляли основную часть), совсем молодежь, „старики“. Были и рабочие. Скажем, избу Вигвам строили работяги с комбайнового завода. Но в целом они не выделялись из общей массы — еще и в силу возраста. Ни у студентов не было особого интеллекта, ни у работяг особой тупости. Если не поганый человек, на него посмотрят — глядишь, приживется и на следующий год ходит как свой».
Проезжаем ручьи: Первый Поперечный, Второй Поперечный. Такая незамысловатая топонимика в традиции сибирских охотников и промысловиков, потому и самые «главные» столбы остались Первым, Вторым, Третьим и Четвертым. Но с ними соседствуют Дед, Митра, Перья, Китайская Стенка, Манская Баба и другие оригинально названные скалы — словотворчество их первооткрывателей.
Останавливаемся у Нарыма — некогда так, по названию северного каторжного поселка, нарекли общую избу-барак для тех, кто не нашел места на других стоянках. Сейчас здесь расположены администрация и гостевые дома. А над деревьями, стоит только поднять глаза, видна вершина Второго столба.
Минувшим летом заповедник надолго закрывался из-за очередного нашествия медведей: с 2000-х годов такие случаи происходят регулярно. Если в 1970-е поголовье косолапых оценивали примерно в 15–20 особей, то сейчас их количество приближается к 80.
Запахи готовящейся еды и вкусных помоек привлекают зверя, но медведь не самый опасный хищник на Столбах — некоторым представителям фауны нужна исключительно человеческая кровь.
Фобия клещевого энцефалита присуща всякому красноярцу, отправляющемуся на природу. Прелестный осенний лес вдруг кажется зловещим, будто населен призраками.
Мой гид пересказывает расхожую легенду, согласно которой энцефалит — следствие использования японского бактериологического оружия в годы Второй мировой. С тех пор он перекочевал в Сибирь, а теперь уже добрался и «до России». Для местных жителей старше сорока «Россия» по-прежнему за Уралом.
ХХ век: свобода, презрение к опасности и калоши
На Втором Иисус Христос живет,
Курит там табак и водку пьет.
Он столбистов уважает,
Водку пить им разрешает,
Ночью с Бабой Манскою гуляет.
В 1899 году на Втором столбе появляется надпись «Свобода». Подновляемая столбистами, она существует и по сей день. Сам концепт свободы, свободной жизни занимает важное место в здешней мифологии.
Неформальная обстановка и развивающиеся вне иерархии го́рода сообщества породили особый субкультурный дресс-код: фески, расшитые жилетки и кушаки, широкие шаровары. Последние носили и женщины, эпатируя здешнее общество — в патриархальной, еще не советской России «неформалов» встречают насмешками и оскорблениями крестьяне близлежащих деревень.
Между прочим, столбистка-первопроходец Качалова еще в конце XIX века произвела революцию в костюме столбистов, начав торговать лаптями. Эту обувь в Сибири (сравнительно зажиточной) носили редко, а в кожаных сапогах лезть на скалу невозможно. Долго использовали деревянные подпорки-леса или карабкались босиком. Лыко, как выяснилось, держало ногу отлично.
Еще более удобным материалом оказалась резина — скрепленные веревкой калоши. Именно в них вплоть до 1990-х годов, когда в стране стала появляться доступная скальная обувь, лазали столбисты.
Помимо калош и толстого пояса-кушака (который со временем исчезнет из амуниции), никакой специальной экипировки, вроде крючьев и веревок, не полагалось.
«Свободный лаз» красноярцев будет приводить в ужас советских инструкторов-альпинистов. В 1960-х выходят статьи о преступном небрежении любителей к собственной жизни.
Столбисты же потешались над скалолазами из других регионов и демонстрировали презрение к опасности, осваивая всё новые головокружительно сложные ходы. При этом с любителями на Столбах обходились довольно демократично: если нет возможности или желания с риском для жизни идти на Второй и Митру, можно подняться на легкий Первый или по совсем безопасному Проспекту на Деда.
Виктория Гореликова, врач на пенсии, столбистка в 1950-х годах:
«Друг спрашивал: „Куда тебя сводить?“ Говорю: „На Митру еще не лазала, но ведь, наверное, не получится“. Он отвечает: „Почему? Пойдем“. У вершины там лаз — горизонтальный обрыв, даже наклон немного. Он мне говорит: „Фиксируй ноги в эту щель и иди“. Я попросила кушак. Он: „А тебе нужны руки. Ну, можешь кушак в зубы взять“. „Иди к черту, — отвечаю, — у меня его так и вырвет ветром вместе с зубами“. И как-то залезла без кушака».
От репрессий и запустения 30-х до оптимизма 50-х
Заповедником Столбы стали в 1925 году. Были прекращены вырубка леса и охота, зато государство положило глаз на землю, оказавшуюся в его ведении.
В 1937 году первая столбовская вольница завершилась трагически. Директора заповедника ученого Александра Яворского арестовали. Среди предъявленных ему абсурдных обвинений было создание столбистской террористической организации, которая планировала убийство первых лиц государства в Кремле, а также сибирский сепаратизм под протекторатом Японии.
Ученый проведет в лагерях 17 лет, в перерывах между арестами скрываясь без прописки в столбовских избах.
И. К.:
«Очень много столбистов репрессировали в 1930-х — около четверти, по общим оценкам. Говорят, сама идея свободного лазания связана с пренебрежением жизнью: мол, лучше грохнуться здесь, на скале, чем быть бесславно расстрелянным в городе. Но традиция понемногу отмирает. Скалолазание сегодня превратилось в стенолазание — в зале, со страховкой. Эти молодые альпинисты, приезжая сюда, психологически не готовы лезть без веревки, не могут».
Более 30 избушек было уничтожено. Несколько из них перенесли к Нарыму и на основную дорогу — в качестве контрольно-пропускного пункта НКВД. Закрыт и не воссоздан по сей день музей заповедника, а его директор Соболев покончил с собой.
После этих страшных событий Столбы приходят в запустение, период безвременья продлится до конца войны.
С тех пор невидимой преградой отделены Дикие Столбы, которые активно осваивали в начале века. Тропы туда заросли, по тайге идти далеко, и считается, что по силам такое предприятие только самым увлеченным.
В отличие от туристических столбов, эти скалы часто хранят изначальные названия. К слову, как раз в 1930-х местная территория юридически окончательно переходит к Красноярску — до того она была подконтрольна некогда грозному племени базайцев.
Советская власть начинает заниматься заповедником (хотя бы формально) и выделяет ему новые территории. В это время на Столбах поселяется Елена Крутовская, дочь красноярского соратника и друга Ленина Владимира Крутовского. Вскоре она станет старшим лесничим заповедника и откроет живой уголок, из которого в будущем вырастет зоопарк «Роев ручей».
В 1939 году создается спасательная служба, позволившая некоторым столбистам существовать в заповеднике «официально». Первым ее руководителем стал Борис Бородушкин — человек с удивительной судьбой.
Он горел в танке под Сталинградом, а вылечившись, дошел до Берлина. Из-за рубцов его руки до конца жизни неплотно прилегали к телу. В мирное время Бородушкин трудится киномехаником и едва не погибает прямо на рабочем месте от рук подвыпившего милиционера, устроившего дебош со стрельбой. Он получает пулю в голову, которую не стали извлекать.
Чудом уцелев, Бородушкин продолжал ходить в походы и дожил до 1961 года. Он и другие ветераны войны, вернувшиеся в заповедник, были в большинстве случаев хозяевами изб, куда пришли новые молодые столбисты в 1950-х.
Л. Г.:
«Как-то в августе мы жили в Нелидовке. Была хорошая погода, весь день лазали, вернулись под вечер к избе — а там горит костер, на нем закопченный чайник, рядом седенький старичок сидит. Тогда я в первый раз увидела очки с золотой оправой. Он говорит: здравствуйте, мол, молодое племя. Ужин, стали знакомиться. Он каждого спрашивает: „Вы кто будете, сударь? А вы?“ Был среди нас такой Толя, он припозднился и вернулся с ведрами с водой. И в шутку говорит старику: „Ну а я Нелидов“. Старик отвечает: „Вот ты, брат, врешь. Нелидов — это я“. И рассказал, как построил избу в 1912 году, как ее разваливали и жгли промысловики. После революции он уехал в Питер. И вот, почувствовав, что жить ему осталось недолго, решил вернуться на родину и проведать избу. [Троих из пяти братьев Нелидовых расстреляли в 1930-х. — А. Г.]
Георгий Черкашин [альпинист и фотограф. — А. Г.] был хозяином Нелидовки. Всё лицо с войны в шрамах, но мы привыкли и обычно не замечали. Только когда он выпивал, швы приобретали бордовый цвет и лицо становилось похожим на футбольный мяч.
Ветераны не слишком часто лазали на скалы, но считались главными в избе. Ночами рассказывали разные истории, только про войну никогда не говорили.
К приходу стариков готовились — подметали территорию дочиста, даже если веселились всю ночь и оставили беспорядок. Или когда Елена Крутовская делала обход на своем смешном маленьком коньке-горбунке. Никто не заставлял, сами понимали.
Грешным делом, бывало, воровали на деревенских огородах, в том числе — кур. Кончилось тем, что Крутовская при обходе нашла перья в помойке. Тогда она пожаловалась Черкашину, который всыпал правым и виноватым, с тех пор особо не воровали».
В. Г.:
«„Элита“ Столбов составляла процентов пять от общего числа. Я, конечно, в нее не входила, но была не из последних: „под камнем“, как большинство, никогда не спала, всегда имела место в избе. Всего избушек в наше время насчитывалось штук пять. Чаще жили в Перушке. Набивались битком. Спали так: все ложились на нары на один бок, вплотную друг к другу, бутербродом. Когда кто-то просыпался, отлежав бок, командовал: „Поворачивайся“! И все синхронно поворачивались.
Избушки не имели окон, большую часть занимали нары, может быть, печурка в уголке. Формально они никому не принадлежали, хотя старый столбист мог считаться хозяином, — и ходили туда не случайные компании, а те, кого хоть немного знал „главный“. Ключей, кстати, от изб не было, но обычные люди не лезли, куда их не звали, — оставались „под камнями“.
Что с собой брали на Столбы? Консервов тогда было мало — может, иногда удавалось достать тушенку. Шмот сала. Главное — концентраты. Сейчас бывает кисель в брикетах, а тогда — каши. По дороге в огородах нарвешь зелени. Макароны почему-то не были приняты. Картошки много тащить не хотелось. Из принесенного варили суп.
Конечно, брали какую-то выпивку. Например, „спотыкач“ — это была такая сладкая, но очень пьяная наливка, градусов тридцать точно. Водку в нашей компании не пили. Запасливые люди, уходя со Столбов, прятали на будущее бутылку. В следующий раз, когда спиртное кончалось, кто-то вспоминал о заначке, начинали ее искать и никогда не находили.
Возле избы обычно стоял простой стол со скамьями, рядом с ним — костер, где и готовили. Естественно, никакого электричества. Свечи приносили с собой.
Утром идешь в поход, затем обед, вечером — свободное время.
Тишина, красота! На Столбах вообще не было толпы, ни в будни, ни в выходные. Я даже комаров особо не помню — впрочем, тогда всё обрабатывали дустом. Клещей тоже не боялись: вытащил его и забыл. Энцефалит, однако, уже встречался, но крайне редко, в институте изучали эти случаи».
1950-е годы «ветераны» Столбов вспоминают как второй золотой век их культуры — мирное, безудержно веселое, азартное, но безопасное существование на лоне природы. Название книги местной писательницы «Розовое время» очень точно передает эту атмосферу. Еще живы легендарные личности, еще неощутимо присутствие города, и столбистское «общество» живет по собственным неписаным законам. В воздухе скоро повеет оттепелью, вырастет новое студенческое поколение, неформальная бардовская песня и общий оптимизм захлестнут всех.
60-е: первые убийства и война альпинистов со шпаной
Но в это время у феномена столбизма начинает отчетливо проявляться теневая сторона. Одним из «побочных эффектов» послесталинской либерализации нравов стало распространение преступности.
«Шпана» на Столбах, вероятно, существовала всегда, но случился невидимый перелом, подул ветер перемен, и криминал превращается в значимую часть этого мира, с которой теперь приходится постоянно считаться. Возможно, невытравленное пренебрежение собственной жизнью, фатализм «свободного скалолазания» делали таежные законы более жестокими.
Торчит за пазухой обрез,
Уверенно по просеке шагаю.
Кругом шумит высокий лес,
И кто навстречу попадется, я не знаю.
Не убежать от злой судьбы,
За всё на свете перед Богом ты ответишь.
Ах, красноярские Столбы!
Мое пристанище — отныне и навеки.
По официальной хронологии первое убийство на Столбах произошло в 1959 году: из обреза застрелили студента. В заповеднике всё больше полукриминальных компаний, обычно из старых слободских районов Красноярска с деревянной застройкой — из Николаевки, Покровки. Это было опасное соседство в «беззаконной» тайге.
Л. Г.:
«Пошли столбисты на ночное восхождение, на тропе слышат, что их окликают, — ответили. Те выстрелили на голос и одного парня убили. Мы утром шли мимо, он еще лежал под штормовкой: видимо, ждали следователя. Это была их обычная тактика.
Так же едва не убили моего мужа [известного столбиста и командира спасательного отряда Стаса Герасимова. — А. Г.], который шел нас встречать из Нелидовки. Мы разминулись, и вернулся он через час, дрожал, аж говорить не мог. Спускался от Первого, кто-то шел навстречу. Отозвался на оклик, думал, что это мы. Кричит: „Лорка, Валюха!“ А в ответ выстрел. Он упал на землю и отполз в лес. Те подбежали, недоумевают: тут ведь был, куда же делся, сука? Мы, конечно, над ним посмеялись, когда он прибежал, но в целом было не до смеху.
Потом, говорят, ближе к Дикарям второго человека убили. Тогда прислали КАО — комсомольские отряды под руководством милиции, которые задерживали, отбирали оружие, но без особых успехов: те ведь знали, где прятать. И всё же на время это прекратилось. Они считали, что тут тайга, полигон, ничего не будет, а при первом же сопротивлении отсеялись».
Сопровождаемые милицией КАО устанавливают посты на дорогах, заходят в избы, досматривают вещи. Изымается спиртное. По слухам, стражи порядка также рвут и уничтожают столбистскую «форму».
Городские уличные банды выдавлены из заповедника, но власти теперь подозрительно относятся и к постоянному населению избушек и стоянок.
Столбисты начинают ходить в неприметном «прикиде»: тельняшках, шинелях и потрепанной одежде, которую не жалко. Стороннему человеку, впрочем, трудно понять, насколько обоснованны или хотя бы формально оправданны были опасения властей. Даже вспоминая счастливые 50-е или 30-е, свидетели обычно проговариваются, что массовые драки случались нередко. Неоднозначно и отношение «простых» столбистов к оружию, нередко этой темы в беседе стараются избегать.
Л. Г.:
«Наши парни любили оружие. Доставали, сами в основном собирали, вытачивали. Стреляли по мишеням — даже на Столбах — редко. А всё же было спокойнее, когда появились эти „николаевские“, если знаешь, что у приятеля в кармане лежит что-то такое».
И. К.:
«Считалось, что в каждой избе должен быть обрез. Подозреваю, есть они и сейчас: порой спрашиваю столбистов — они отводят глаза, говорят, зачем, мол, задаешь такие неприличные вопросы. Но я знаю, что где-то году в 2010-м в одну избу зашли непрошеные гости, возник конфликт, хозяин начал стрелять в воздух, положил всех на землю…»
Упомянутая книга «баек» Боба Тронина, несмотря на скептическое отношение к ней большинства столбистов, всё же позволяет составить представление о картине нравов тех лет. Захлестнувшая всю страну альпинистская романтика, новые спортивные победы и достижения, стихи и песни — и параллельно всё более явные проявления насилия.
В 1966 году в Нелидовке был случайно убит старый столбист Кунцевич, которого товарищи прикопали в снегу возле соседней избы. Нашли тело только весной.
Столбисты вели яркую и неспокойную жизнь. Это объясняется тем, что на небольшом клочке земли существовало крайне разнородное сообщество людей. Интеллигенты и пролетарии, старики и подростки были вынуждены уживаться, объединенные лишь одной идеей и жизненным укладом, который, при кажущейся простоте, трудно поддается описанию.
Елена Кудревич, художник, педагог, столбистка в 1970–80-х годах:
«Столбы в те времена — это не столько субкультура, сколько ниша для реализации определенных склонностей. Больше всего напоминает революционный Дон, откуда выдачи нет. Там не действовали городские законы и не имело значения, кто ты есть в городе. Более того, мы этого часто и не знали, даже если говорить о ближайшем окружении, и называли своих друзей исключительно по кличкам. Ты оказывался там как новорожденный, как есть — без денег, вуза, родителей. И взаимоотношения в этом социуме строились по определенным правилам, очень простым: если ты совсем сволочь, тебя выдавят. Ангелы там тоже не уживались, но некоторые нормы морали приходилось соблюдать. И никто не рисковал эти неписаные правила нарушать, потому что в таком случае при желании нашли бы и в городе.
За то время, что я застала, на Столбах не было ни изнасилований, ни реального воровства — разве что мелкое пакостничество: кто-то, например, спер еду со стола. А вот вещи можно было бросить под скалой и спокойно лазать — ничего с ними не будет. Никакую милицию мы не вызывали, всё решали сами».
И. К.:
«На Столбы шли совершенно разные люди, но их объединяло то, что все они делали это в поисках романтики. „Технарь“ до мозга костей сюда не пойдет. Преодоление пути, скалы, быта. Смена впечатлений, эмоций.
Я лазал для удовольствия, самоутверждения, да и для выпендрежа: увидишь компанию на людном столбе, которая от страха трясется, а ты мимо них без страховки шустро забираешься. Я понял, что мне легче осваивать ход в одиночку или там, где люди слабее меня. В сильной компании начинался мандраж. А если рядом был кто-то, кому надо помочь, подсказать и посочувствовать, меня это окрыляло».
70-е: организованный криминал против анархо-альпинистов
Среди анархистской вольницы, куда многие приходили за самоопределением, жестко выстроенная система управления, с четко определенными ролями и полномочиями участников, могла существовать лишь у структур криминального мира, обладающих собственным подобием иерархии. Она же позволяла им доминировать. На освободившееся место плохо организованных николаевских в начале 1960-х годов пришли «абреки».
С камней кровавых труп поднимут,
Носилки на руки возьмут
И, низко головы понурив,
В Нарым к машине отнесут.
И скалы проплывут над нами,
Разгладив каменные лбы,
Как будто радуясь, что парень
Уж не вернется на Столбы.
В отличие от случайной шпаны, абреки были настоящей постоянной командой столбистов, выдающимися скалолазами. Их название не связано с этнической принадлежностью, как и клички сменявших друг друга лидеров: Хасана (Александра Осадчего) и Цыгана (Александра Михайлова).
Команда состояла из объединенных — но порой враждующих — «тусовок» мелких преступников и хулиганов из деревни Лалетино и правобережного района улицы Мичурина. Правый берег Енисея, надо заметить, до самого недавнего времени имел у красноярцев репутацию места, где чужаку беспечно гулять нежелательно.
Несмотря на агрессивное поведение и «рэкет» — взимаемую со стоянок «дань» в виде водки, — отличавшиеся организованностью и бескомпромиссностью абреки в то время отчасти выполняли функцию местных «шерифов» и блюстителей неформальных правил.
Показательно, что в застойные годы только они постоянно носят элементы столбистской одежды, причем право ходить в феске надо было заработать, проявив себя на скалах.
Тем не менее постоянное соседство «мирных людей» с абреками привело к нескольким инцидентам, изменившим Столбы уже бесповоротно.
Е. К.:
«Можно сказать, что ситуация с абреками отчасти нагнеталась искусственно. Да, это была криминализированная группировка, кое-кто из них отсидел. Но никаких особых проблем до тех событий мы с ними не имели. Вот комсомольцы с Нарыма — те причитали: какой ужас, бандиты!»
И. К.:
«Абреки являлись в избы и, если чувствовали слабину, начинали наглеть, требовать всё большего. Однако среди столбистов люди тоже были не промах, спортсмены, поэтому напряжение постоянно нарастало».
В кровавых событиях 1972 года символически отразился дух времени: профессиональные советские скалолазы сталкиваются с горными сибирскими разбойниками. По устоявшейся версии, всё началось с того, что Цыган средь бела дня на альпинистских соревнованиях попытался пырнуть ножом столбиста Седого (Ферапонтова), а затем профессионального скалолаза Багаева, который, раненый, тем не менее отобрал у него оружие. Стычки продолжались до позднего вечера. Ночью компания из избы Вигвам попыталась напасть на абреков на их же стоянке.
Ответный визит не заставил себя ждать. В драке у дверей Вигвама был зарезан столбист Сорокин. Не успокоившись, Цыган достал самодельную гранату и бросил в окно избы, но та отскочила от рамы и взорвалась у него же самого за спиной.
Лидер абреков получил множественные осколочные ранения и едва не истек кровью. Приехавшая милиция арестовала несколько десятков человек.
***
Пока шел суд над абреками, Столбы возвращались к спокойной, самобытной жизни. Несмотря на «войну 1972 года», городские власти на сей раз не стали устраивать массовых репрессий и штурмовать заповедник. Сменилось очередное поколение столбистов, избы и их хозяева. В некоторых компаниях продолжали собираться люди из разных миров и профессий, в других объединялись преимущественно коллеги. Нелидовка закрепилась за художниками, Изюбрь — за медиками, Искровка — за милицией.
Нарым оставался беспокойным приютом туристов, тут же лесничество обучало школьников-комсомольцев, которые позднее нанесут субкультуре серьезный урон.
Многие столбисты тем временем уходят в скалолазание. В 1973 году в Британском музее альпинизма появились те самые легендарные калоши — на соревнованиях в Уэльсе красноярец Губанов спас одну из участниц. Если бы не он, всё могло закончиться трагедией: профессиональным скалолазам не удавалось к ней подобраться. После подготовки в альплагерях многие столбисты начинают спортивную карьеру, становятся спасателями и горными инструкторами.
Те же, кому это было неинтересно, довольствовались периодами вольной жизни на Столбах в выходные, на каникулах, а порой в бессрочном отпуске.
Е. К.:
«В этой вольнице, социальной пещере, большинство людей оставалось ненадолго. Заканчивалась учеба, шла семья, работа. Тот, кто обитал там десятилетиями безвылазно, вызывал, скорее, смех. Эмоциональный выхлоп, эскапизм, попытка жить в другом мире, где у тебя ни семьи, ни профессии, — это не могло быть навсегда. Сейчас на Столбах в таких масштабах подобное уже не практикуется. У людей появились деньги, возможность путешествовать, в том числе за границу. Даже у скалолазов теперь есть более предпочтительные варианты для постоянных тренировок».
Последнее поколение классических столбистов состоит уже большей частью из «городских» людей новой формации, образованных, привыкших ценить как «дикую» жизнь, так и комфорт цивилизации, как правило не связанных с маргинальным, блатным и преступным миром.
Хотя стороннему человеку шутки и шалости даже современных столбистов могут показаться небезобидными — удаленность от города с его нормами и правилами всё равно сказывается. За неуместные розыгрыши и более серьезные проступки по сложившейся традиции наказывали одним или несколькими ударами пресловутой калошей поперек ягодиц.
Столь «крутые» меры иногда приписывают абрекам, но на самом деле практиковали подобное не только они. Некоторые рассматривают такой обряд как ритуал посвящения после первого восхождения, другие это отрицают.
Вообще, столбисты производят впечатление людей несуеверных. Примет и обязательных ритуалов здесь нет, или о них умалчивается. Некоторые носят случайный, шуточный характер и признаются не всеми.
Наталья Семенова, художник, столбистка в 1970–80-х годах:
«Вот кто-нибудь придумает кричать на ночной тропе: „Волки, вы свободный народ?“ И все должны хором отвечать: „У-у-у-у-у!“
Мы не были склонны к мистике, хотя обстановка, кажется, располагала. Свидетелями ситуаций, которые невозможно объяснить, наверное, становились многие, но этим особо не делились. Зато всё вокруг было странно само по себе. Трудно описать общее ощущение: не страшный, но другой мир. И это влияло на людей. Даже в городе, бывало, встречаешься глазами с человеком — несколько слов, движений — и понимаешь, что он столбист».
Фольклор Столбов поздних лет во многом состоит из нецензурных экспромтов на тему популярных песен. Правила же и законы, интуитивно понятные, по уверению столбистов, всем, в большинстве случаев не сформулированы прямо.
И это при том, что «атмосфера» места, казалось бы, должна, наоборот, будить мифологическое мышление. Напоминающие гигантские языческие истуканы скалы среди непроходимых лесов, захватывающая красота жизни на природе, наконец, непредсказуемость восхождений — здесь бы возникнуть обрядовости, суевериям и бытовой магии. Тем более что Столбы были и остаются опасными: на них гибнут люди.
Е. К.:
«Несчастные случаи происходят обычно, когда человек пошел один, человек остался один, человек решил, что всё может. Большую роль играет случайность: камешек под ногой, первый снег. Ударился головой, пару часов полежал, замерз. Или вздумал сделать стойку на вершине столба, а тут порыв ветра».
В последнем примере описан реальный случай: абрек Тиско на глазах у многочисленных свидетелей встал на руки на вершине Первого столба, но не удержал равновесие под порывом ветра и, переступая руками, «ушел» вниз.
Построенная в 2000-х часовня на въезде в заповедник расположена рядом с мемориалом, где перечислены имена погибших столбистов. Многие сорвались в «больших» горах, далеко отсюда. Там, где падали местные легендарные скалолазы, часто есть надписи и самодельные памятные таблички.
Скорбная летопись смертельных случаев официально ведется с эпизода гибели гимназистки Маши Сарачевой, в честь которой теперь названа площадка на одной из скал. С самого зарождения субкультуры столбисты чтили только «своих». Заезжие туристы, обыватели гибли незаметно.
Н. С.:
«Местная байка: раз одна крутая столбистка пригласила двух посторонних, и те ее ночью изнасиловали. Утром она повела их лазать, да случайно оба сорвались, бедолаги».
В. Г.:
«Однажды моя знакомая упала со Второго столба в Садик (маленькая площадка на скале) и сломала ноги. Весть об этом сразу разнеслась. Парни ее сняли, хотя было страшно сложно, сделали из одеяла носилки и несли ее до поселка километров десять. Не те, кто с ней пришел, а посторонние.
Даже странно было слышать недавно, что кого-то укусил клещ и на Столбы приехала скорая. Я думаю: а как же мы там выживали? Лазали без всяких страховок; в крайнем случае опытный столбист покажет ход. Смертельных падений на моей памяти не было. Новичков вообще опекали, даже я один раз водила компанию и подняла их на Деда и на Первый. Смешно вспомнить, меня они считали опытной столбисткой. Недавно слышала, кто-то разбился на Деде, что вообще немыслимо: у нас он был „учебным“».
И. К.:
«Людей на Столбах погибает много — в среднем два человека в год. Большинство не упало со скал, а замерзло — напились или заблудились.
Только недавно замерз мужчина, успев перед смертью позвонить от Второго. Четыре дня искали. В середине 90-х три девчонки замерзали, тащили подругу сюда, делали искусственное дыхание. Врач пешком шел от Второй Поперечки, но не успел. Опасны как раз небольшие морозы, где-то −5, потому что хуже одеваются. Мой знакомый Сергей Воробьев, столбист, замерз здесь у [ручья] Ключика.
Кто не замерзал никогда, так это Цыган. Как-то его нашли мирно спящим на дороге в −20. Или женщина утром выходит, собака воет на улице. Заглядывает в будку — там Цыган спит».
80-е: война против милиции и большие пожары
Души моей вам не понять,
Она для вас потемки.
У вас и общество не то,
У вас одни подонки.
Сегодня наш прощальный день
В Нелидовском шалмане.
Упала на избушку тень,
Костры горят в тумане.
Кроме безопасности туристов, лесничество, естественно, заботило состояние самого заповедника. В сообществе столбистов продолжал действовать негласный запрет на вырубку леса; как правило, они осторожно обращались с огнем и не оставляли открытых помоек. Однако администрация заповедника, по всей видимости, имела более широкие представления о приемлемом экологичном поведении.
В конце 1970-х главным лесничим Столбов стала Иоланда Косинская, вступившая с местными «жителями» в открытую конфронтацию. Если о легендарной Крутовской столбисты обычно вспоминают с теплотой, то оценки Косинской варьируются от «хорошая дама с некоторыми странностями» до «стерва».
Лесничая взяла обычай являться на стоянки столбистов с нарядом милиции или в крайнем случае с огромным догом на поводке. Изымалось не только спиртное — проверяли посуду и вещи, чтобы узнать, не нарвали ли в заповеднике ягод или кореньев.
Не исключено, что решить возникшие проблемы всё же можно было мирным путем, не обостряя и без того непростые отношения с властью, но в 1980 году вспыхнула новая война. Лидер абреков Цыган, отсидевший восемь лет, вернулся на Столбы.
Он и его «преемник» Доманцевич посетили закрепленную за сотрудниками милиции Искру, где возник конфликт. Оперативники, ходившие «наверх», держались обособленно от местных компаний, столбисты также не горели желанием с ними общаться.
Говорят, что милиционеры всегда имели при себе оружие, причем не табельное. Впрочем, применять его не стали: Доманцевича до смерти затоптали сапогами. Не смогли убить Цыгана — опять помогла невероятная живучесть.
Следующей ночью он сжег Искру, а потом неизвестно кто запалил Нелидовку. Так начались большие пожары — через несколько лет на Столбах не осталось ни одной избы.
Е. К.:
«Цыган мне сказал о „войне 1972-го“: дураками были. Я сама становилась свидетелем подобных драк, когда начинается вроде с пустого, но может закончиться очень плохо. То же самое произошло и в 1980 году. Слово за слово — до смерти забили человека, он умер у Сакли. Цыган в следующую ночь сжег Искру — и началась цепь событий. Власти не очень хотели признавать, что милиция так куролесит. Проще было объявить Столбы рассадником преступности. Хотя профессорских детей там было намного больше, чем пролетарских».
Н. С.:
«Раз толпа лалетинских абреков пришла в Саклю. Драка вспыхнула мгновенно — и так же кончилась. Когда люди разбегались, один из наших друзей заблудился, всю ночь ходил по лесу и вышел к Енисею. Остальные собрались в Нарыме. И вот лесник через плечо несет полумертвого человека, бросает его на пол. Лена в ужасе кричит: „Что они с ним сделали, он на себя не похож!“ Наконец поняли, что это не наш друг, а неизвестный. Ситуация странная: человек пришел на Столбы по снегу в штиблетах и осенней одежде, а лежал у скал в таком месте, куда можно только упасть. Разгадку этой тайны я не знаю, потому что после драки мы надолго перестали ходить».
Возникшую в местных разборках моду уничтожать избы радостно подхватили лесничие, комсомольцы и милиция. Отчасти повторялась ситуация 1937 года, хотя, конечно, события этих лет были не такими кровавыми, а иногда даже комичными.
В начале 1980-х Столбы несколько раз занимали полки́ внутренних войск МВД. Сопротивление радикально-уголовного контингента удалось подавить окончательно, когда нескольких абреков арестовали за убийства в городе: были застрелены студент-медик, тоже столбист, и вышибала в правобережном ресторане.
В 1982 году, не выдержав травли «общественности», уволилась Косинская — говорят, столбисты исполнили старую угрозу и сбросили со скалы ее собаку. Счастья это никому не принесло: избы продолжали уничтожать, и к началу перестройки их не осталось — как и большинства старых компаний.
И. К.:
«Раскатывали избы школьники-комсомольцы вместе с лесниками, в том числе мои друзья — Саклю. Столбисты говорили, что это разрушение традиций великого скалолазания! Им отвечали: у вас не скалолазания традиции, а алкоголизма.
Конечно, это были не идеалисты-ангелы — обычные мужчины и женщины. Чем они занимаются в компаниях? Водку пьют, 10 % разврата. Снимают стресс. Оппоненты столбизма активно этим пользовались.
В 1980 году появились комсомольские оперативные отряды (КОП), следившие за порядком — чтоб не пили водку, не жгли костры. Они имели право задерживать туристов, осматривать сумки, изымать спиртное. Однажды столбисты побили коповцев. Мы были в Нарыме, возвращались с лазания, нам загородил дорогу вышедший из кустов мент. Конечно, мы обошли его через лес и увидели такую картину: на камне у Второго сидит милиция, человек шесть, а вокруг ходят столбисты и наводят ужас — исполняют ритуальный танец людоедов с многозначительными репликами, адресованными стражам порядка. Спрашиваем их: „Чего не стреляют в вас?“ „А у них патроны закончились“, — отвечают. Потом говорил с участковым: он думал, что их поубивают. Боялись слезть со скалы, весь лес казался заполненным призраками».
Вскоре грянула перестройка, и во внезапно изменившейся жизни для романтиков и авантюристов открылись новые возможности. После распада СССР субкультуру начали восстанавливать, вместе с избами и обычаями, но уже скорее в память о прошлом.
Сегодня избы, конечно, всегда заперты на замок: столбистам есть что терять. На праздниках сейчас легче увидеть традиционную одежду, познакомившись ближе с местными, услышать байки и легенды, но само́й неформальной, неофициальной, эскапистской жизни больше нет. Асфальтовые дороги и фонари, экскурсии, туристические тропы, учет и сухой закон сделали заповедник фантастически красивым, но нестрашным парком развлечений для взрослых и детей.
С 2018 года туризм на Столбах окончательно узаконен: заповедник стал национальным парком. Это значит, что на специально выделенных участках можно ходить без провожатых, ночевать под открытым небом или в одной из изб и т. п.
Считается, что создание закрытой территории и введение платы за вход могли бы спровоцировать красноярцев на открытый бунт, так что необходимую толику свободы было решено оставить.
Н. С.:
«Почти все столбисты со временем ушли в бизнес, и большинство сделало неплохую карьеру. Мы как-то выжили в 90-е, причем долго держались друг за друга. Абреки занялись рэкетом и бандитскими делами — кому-то в свое время пригодилось и такое знакомство. Среди них были очень успешные люди, о которых лучше не упоминать в интервью».
Е. К.:
«Когда вся компания сменилась, делать на Столбах стало нечего. Если я пойду наверх, желательно, чтобы никто навстречу мне не попался. Многие с каждым годом всё романтичнее воспринимают свое прошлое. У меня, к сожалению, по-другому — я трезво оценивала ситуацию и тогда, и сейчас. Бред экскурсовода для меня как красная тряпка для быка. Устраивать из событий 1972 года аттракцион для туристов не очень красиво, на мой взгляд.
Во время возни с избами решался вопрос о статусе территории: предлагали сделать совершенно закрытый заповедник, куда людям ходу не было бы. Этого не случилось, но Столбы стали ближе к городу, и физически, и в смысле обустройства, их втянули в цивилизацию. Теперь там дорожки, экспонаты и сплошной аттракцион. Та жизнь, о которой мы говорили, уже едва ли возможна».
С тех пор как на Столбах покоряли вершины, рассказывали легенды и вели войны, общество узнало много других способов ухода от обыденности. Открылись границы, отгремели криминальные войны, поутих политический активизм, пришли ролевые и компьютерные игры. «Красноярская Швейцария» снова стала тем, чем была изначально, — идеальным местом для моциона на природе.
Напоследок Столбы успели засветиться в массовой культуре — в пятом сезоне «Улиц разбитых фонарей». Командированные из Питера менты ловят бандитов на скалах и в избушке. Среди действующих лиц появляется и «хороший мужик» генерал Лебедь — судя по всему, снимался фильм в рамках губернаторской пиар-кампании.
И. К.:
«Я им испортил первый дубль кульминационной сцены. Еду из заповедника — вижу, мужик мне пытается загородить дорогу. Я его объехал. Вдруг — автоматная очередь над ухом, какие-то люди, машина ОМОНа. А я сына в школу везу, не останавливаюсь. И тут уже увидел оператора».
Губернатор Лебедь разбился, также при таинственных обстоятельствах, под Красноярском на вертолете в 2002 году. Выстрелы в городе стали звучать значительно реже и совсем стихли на Столбах — если только не снимают кино. В 2009-м на дороге заповедника был найден мертвым с проломленной головой постаревший легендарный Цыган. Последнее убийство на Столбах осталось нераскрытым.
Н. С.:
«Это была веселая, бесшабашная и, несмотря ни на что, мирная страна. Ни контркультурным предприятием, ни даже внутренней эмиграцией я бы столбизм не назвала. Мы понимали, что прекрасно впишемся в советский быт, и готовились к этому. Например, все знали, что один из наших друзей завербован КГБ, и гнобили его, но не очень жестко. Был и прокурор, будущий заместитель мэра, и милиция. Все учились, все собирались работать. И самое интересное, что Советский Союз предоставлял достаточно отдушин свободы — думаю, больше, чем сейчас. Все, кто хотели, могли в любой момент уйти от цивилизации в тундру, в лес, в море. Почти всем была доступна литература и чтение между строк. Другая реальность пронизывала наши города, создавая незримую общность людей, везде узнававших друг друга. Мы были государством в государстве».