Выдающийся фотограф и спортсмен Вадим Евгеньевич Гиппенрейтер скончался 16 июля 2016 года на сотом году жизни. В 90-е годы мне посчастливилось побывать у него в гостях, в доме на Ленинском проспекте. В мешках его слайдов мы отыскали несколько фотографий, которые купили для публикации в рекламном буклете. Главное впечатление - удивительная скромность. И снимки он отдал дешево и принял нас как старых знакомых. Разговор был скорее стандартным, мы услышали то, что ожидали. Никаких сенсаций и анекдотов мастер нам не рассказал. И это скорее порадовало, так сказать, веру в людей в то нелегкое время поддержало. Мы увидели классика и просто правильного во всех отношениях человека.
Вадим Гиппенрейтер. Материал сайта Geophoto
http://www.gippenreiter.ru/
Творческое наследие Вадима Гиппенрейтера является общепризнанным национальным достоянием, а сам фотограф заслуженно носит негласный титул Патриарха российской пейзажной фотографии. Работы Гиппенрейтера сочетают в себе живописную художественность и академическую достоверность . Именно поэтому творчество Вадима Гиппенрейтера имеет большую историческую ценность, подобно другим выдающимся архивам своего времени, таким как архивы Сергея Прокудина-Горского, Александра Родченко, Евгения Халдея и других фотографов разных жанров и художественных направлений.
Творчество фотографа всегда автобиографично, но еще оно может быть национально или транснационально. Творчество Вадима Евгеньевича Гиппенрейтера - это пример абсолютно национального культурного наследия фотохудожника , всю жизнь посвятившего одной идее - идее красоты и разнообразия великой страны , в которой он жил . От самых дальних уголков Камчатки , самых высоких среднеазиатских гор, до леденящих побережий северных морей фотограф старался запечатлеть узнаваемые образы природы России и красоту ее состояний, что сближает его работы с лучшими живописными произведениями русских художников-классиков .
Помимо разнообразия тем и сюжетов, поражает методичность и неистощимое трудолюбие художника. Его архив насчитывает более 50000 фотографий, в основном сделанных на цветную форматную обращаемую пленку.
Идея природы Заповедной России , как общенационального достояния, является ключевой в творчестве Вадима Евгеньевича Гиппенрейтера . Можно с уверенностью сказать , что ни оному другому живописцу или фотохудожнику не удалось так глубоко и разнопланово реализовать эту тему в своем творчестве.
Вадим Штрик, главный редактор, ГеоФото
С Тенцингом. 1963 год
Вадим Гиппенрейтер , о себе:
— Многие к слову фотограф приписывают -«художник», повышая свою значимость. И наоборот: сказать художнику, что его работы замечательные, как фотографии, равносильно оскорблению. Принципиальная разница в том, что художник напишет картину, сидя в пустой комнате. Картина - продукт его воображения, зрительного опыта и т.д. Фотограф оперирует реально существующими предметами. И то, и другое может стать произведением искусства. Или не стать. Просто не надо путать понятия.
— Политикой интересовался, только чтобы быть в курсе общей ситуации. А моя деятельность имеет прямое отношение к защите природы. Снимаю то, что мне близко, к чему имею собственное отношение: нетронутую, без телеграфных столбов и заводских труб, природу. Стремлюсь в места, куда нельзя проехать на машине. Привезенный фотографический материал - результат моих ощущений состояния природы, ее цельности и гармонии в данный момент. А фотоаппаратура - лишь инструмент, которым нужно владеть, чтобы получить этот результат.
— Работаю все время, Собираю «свою» заповедную Россию: нетронутую природу, памятники архитектуры XII - XVIII веков, органично вписанные в окружающий ландшафт. Вершина русского искусства - древние иконы и фрески. То, что один человек может сделать за свою жизнь – лишь фрагмент картины, Хорошо, если такая мозаика когда-нибудь сложится.
— Снимаю природу, потому что по своему восприятию я - биолог. Большую часть жизни прожил под открытым небом, в Москве - наездами. С ранних лет бродил и ночевал в лесу, в непогоду разводил костры, встречал рассветы у реки, ожидая пробуждения рыб, гипнотизировал поплавок удочки, едва видный в предрассветном тумане.
— Прежде в каждой интеллигентной семье были фотоаппараты. Умение снимать было обычным. Когда собирались родственники или гости, звали нас, ребят. Приходилось быть серьезным. Так фотография из игры и любопытства переходила в навык.
— Мой отчим говорил, что хороший фотограф снимет и стеклянной пуговицей. Отца знал только по фотографиям. В 1917-м, в год моего рождения, его убили, когда он в офицерской форме возвращался домой с фронта после контузии. Гиппенрейтеры – известный в России дворянский род. Они приехали из Австрии во времена Петра I. А в 1936 году, через полгода после поступления на биофак МГУ меня отчислили за то, что отец был дворянином.
— Родился и вырос на высоком берегу Москвы-реки. Первые детские воспоминания - лыжи. И только потом, как мне сейчас кажется, я научился ходить. В 1937 году выиграл первое первенство СССР по горным лыжам, в 1939 первым поднялся на лыжах и спустился с восточной вершины Эльбруса. Зимой того же года выиграл чемпионат СССР, а в 1947 году вместе с Андреем Малеиновым и Константином Спиридоновым впервые прошел на лыжах траверс обеих вершин со спуском на юго-восток.
— Многие из нас в молодости пытаются доказать себе, что способны на преодоление необычных ситуаций. Для меня такой ситуацией была автономная жизнь в лесу. Вскоре понял, что убить зверя или птицу, использовать грибы, ягоды могу, но зачем? Все обернулось более сложной задачей: надо снимать то, что видишь, превращать увиденное в зримые образы. Вот и снимаю всю жизнь природу.
— По образованию - скульптор. Закончил Московский художественный институт имени Сурикова в 1948 году. Преподавателями были выдающиеся искусствоведы и профессора. Это было замечательное время, расширившее кругозор, определившее ход и смысл жизни. После института в Союз художников не рвался, да и вряд ли меня туда бы приняли с моим прошлым. Не был ни пионером, ни комсомольцем. Не был и в партии. Какой уж тут соцреализм? Занимался фотографией, а деньги зарабатывал самыми разными способами. Много лет работал тренером по горным лыжам.
— Прежде мои пейзажные фотографии требовались как иллюстрации на тему «Широка страна моя родная» в альбомы к партсъездам, чтобы разбавлять портреты генсеков. Постепенно просветы в этом мраке увеличивались, Журнал «Смена» печатал очерки о временах года, Пейзажи публиковали в журналах «Вокруг света» и «Советский Союз», который распространялся за рубежом.
— После шумных дебатов в издательстве «Советский художник» вышел альбом «Сказки русского леса». Всю ответственность взял на себя главный художник, ведь на фотографиях не было ни одного человека, Но издание с черно-белыми фотографиями было продано, так и не дойдя до прилавков. Это был один из первых альбомов с моим текстом, а теперь их тридцать. Они выходили в США, Англии, Германии, Франции, Чехословакии. Ну, и у нас, естественно.
— Времена года в природе обладают своей тональностью, настроением. Весенний пролет птиц- не такой, как осенний. Дождливая осень с тяжелым небом поражает разноцветной листвой на пожухлой траве. Зимой все замирает, но в этой тишине жизнь продолжается. Перемены в природе порождают разные чувства, и эти перемены должна передавать фотография.
— На Камчатке жил подолгу, снимал извержения вулканов; нерест лососей в реках; бурых медведей, которых можно увидеть средь бела дня у реки или в ягодной тундре. Близко снимать медведей, когда они на открытом месте - испытание не для слабонервных и, пожалуй, неразумное, учитывая их непредсказуемость и вспыльчивый характер.
— Снимаю деревянной камерой. Она удобнее современных металлических. Но старый деревянный корпус оснащен самой современной техникой и пленкой.
Интервью 2012 года
Самый известный фотограф России рассказывает о себе и о собственном отношении к фотографии.
- Вадим Евгеньевич, как и когда вы начали заниматься фотографией?
- Я вырос на берегу Москвы-реки, под открытым небом. Был с малого возраста предоставлен самому себе. Уже с 5-7 лет я мог запросто просидеть на берегу речки в ожидании рассвета, с крохотным костерком. Самое таинственное время — это когда ночь кончается и появляется первый просвет. И так продолжалось всю жизнь. По природе я, конечно, биолог. Но с биофака меня выгнали за то, что у меня отец дворянин. Потом приняли в медицинский институт как спортсмена — я к тому времени был уже чемпионом Москвы, чемпионом СССР, а в 1939-м году первым съехал с вершины Эльбруса. В мединституте очень хорошо преподавали общую биологию. Но врач должен быть узким специалистом, а меня это не устраивало — положить жизнь на одну специальность. Я перевёлся в художественный институт и окончил его в 1948-м году. В это время был расцвет культа личности, деньги платили только за портреты вождей. Этого я тоже делать не умел. Поэтому я проработал 20 лет тренером по горным лыжам, занимаясь при этом фотографией.
Снимать я начал в раннем детстве. В каждой интеллигентной семье были деревянные фотоаппараты — и российского производства, и заграничные. Лет с семи мы уже совали нос во всю эту аппаратуру, ставили камеру на штатив, накрывались тряпкой, по матовому стеклу строили картинку. И когда собирались родственники, нас заставляли фотографировать. Снимали на стеклянные пластинки, сами их проявляли при красном свете — весь процесс был в руках.
После войны я занялся охотой. Охота приучила меня к пониманию леса и к тому, что сфотографировать — это гораздо сложнее, чем убить птицу или зверя. По ходу освоения леса я фотографировал всё, что связано с охотой и с лесом. И когда издательство «Физкультура и спорт» решило напечатать «Настольную книгу охотника», у них не оказалось никаких иллюстративных материалов. И всё, что я снимал для себя просто из собственного любопытства, из своего отношения к этому делу, — всё попало к месту: следы медведя в грязи; охота с подсадной уткой; медведь, дерущий кору, когда он чистит когти. А в поездках я целенаправленно снимал российскую природу, заповедную Россию. Поскольку я довольно серьёзно и правильно относился к лесу, меня пускали на любую территорию. Я мог снимать и на территории заповедника, как на Белом море, мог и рядом, на каких-нибудь островах.
Я всю жизнь снимал камерой, сделанной в 1895 году. Причём я её сам доводил до нужной кондиции — под современные кассеты и объективы. А уклон задней стенки камеры, возможность смещения передней стенки вверх-вниз и в стороны — подвижки, которые исправляют перспективу, основа широкоформатной съемки — были в деревянных камерах ещё в те времена. Это были настоящие профессиональные фотоаппараты.
- Какие места в России — особо любимые?
- Я сам человек северный, поэтому больше ездил на север. Карелия, Кольский полуостров, Урал, Дальний Восток, Чукотка, Камчатка, Командорские острова… Я объездил очень большую часть России. Был на всех Курильских островах. Но бессмысленно говорить, что в России я побывал везде — настолько Россия необъятна и разнообразна. Куда ни поедешь, в любую сторону — всё новое. Камчатка всегда разная. Сколько раз я там снимал — каждый раз всё менялось. И в Сибири куда ни попадешь — всегда всё новое.
На Камчатку я ездил в течение 40 лет. В первый свой приезд я познакомился с вулканологами и потом был в курсе всех событий на Камчатке. Как только там что-нибудь происходило, мне сразу сообщали, и я ехал туда. Про извержение вулкана Толбачик я знал заранее. Целый год длилось это извержение, то затихало, то снова возникало, и целый год я там снимал. Многие люди с аппаратами избегают этих съёмок, потому что там без конца сыплется на голову пепел, воды нет, дождевая вода — кислая, в ней никакая еда не годится… Один аппарат мне разбило вулканической бомбой — куском застывшей лавы. Есть фотография, где я сижу и что-то делаю, а сзади рушится лавовый поток. И чайник стоит на куске горячей лавы. Снял меня вулканолог Генрих Штейнберг. Я ему говорю: «Давай садись на моё место, теперь я тебя сниму». Пока мы менялись местами, прилетел булыжник и врезался в крышку чайника, заклинил ее намертво. И на следующем кадре Генрих сидит уже с этим чайником.
Никто не знал, когда кончится извержение. Приходилось постоянно ездить в Москву за плёнкой. Привозил запас плёнки в расчёте на то, что мне хватит на съёмку. Но извержение продолжалось, плёнка заканчивалась, приходилось снова лететь в Москву. В какой-то момент всё закончилось, и наступила абсолютная тишина. Это было очень непривычно, потому что мы уже вжились в непрерывный грохот. Изверженные породы вступают в реакцию с кислородом, начинаются новые химические процессы, новый разогрев той же самой лавы. И через 10 лет я поехал туда снимать эти процессы. Так что материала по Толбачику у меня хватит на 10 альбомов.
- Есть места в России, где вы не побывали и жалеете об этом?
- Конечно. Разве один человек может везде побывать в России! Я два раза был на Байкале и не сделал ни одной фотографии. Потому что там надо достаточно долго жить, чтобы сделать снимки. За границей я бывал, но мне там ничего не надо. Это всё не мое. Там, где все обжито, уже снимать нечего. А природа необъятна и разнообразна.
- А вы всегда знали, что будете снимать в каждой поездке?
- Я никогда не ездил просто так, всегда ездил с конкретной задачей и с определённой целью. Я выбирал такое место, где заведомо знал, что буду работать всерьёз. Причём большую часть жизни ездил в одиночку, вот чем я неудобен. Я ездил в места, связанные с походом, с автономной жизнью: сколько можно, доезжал на каком-нибудь транспорте, а дальше шел пешком. Все на себе: рюкзак с палаткой, аппаратура, топор, спальный мешок.
По Золотому кольцу можно на машине проехать, но это старая культура, старые памятники, города-музеи. Там очень много материала, но это уже все-таки цивилизованная съемка.
- Человек приезжает в такое место и понимает, что до него здесь снимали тысячи людей. Можно что-то новое увидеть для себя?
- Конечно, ведь каждый фотограф снимает то, чего другой человек не видит. И каждый человек по-своему снимает, если у него есть собственное представление о том, что такое хорошо и что такое плохо. Человек ездит в такие места, куда другой не поедет. Даже одно и то же место все видят по-разному. Особенно это бросается в глаза в искусстве. Если пять художников будут писать портрет одного человека, то получатся пять разных портретов. Потому что каждый человек привносит в человека, которого он пишет, своё собственное отношение, своё собственное понимание его. Каждый фотограф тоже видит по-своему. Поэтому здесь бесконечное количество вариантов. Из года в год всё меняется, везде появляется что-то новое. Все зависит от подхода, от состояния природы, от времени года.
Бывали у меня такие состояния, когда целый день аппарат таскал — и ничего не снял. Когда нет пейзажа, нет настроения, нет состояния — есть интересная фактура под ногами, что-то вроде натюрмортов, какие-то листики, лужа, ручеёк с лягушками. И я начинал искать вот такие фактуры. И когда делаешь книгу — эти фотографии всегда ложатся на своё место.
- При съемке пейзажей у большинства фотографов чувствуется стереотип подхода. Все очень любят снимать закаты…
- … и солнечную погоду. В середине дня я, как правило, не снимал. Это плоское, с одной точки освещение. Чем хуже погода, тем интереснее снимать. Пейзаж — это моё отношение к тому, что мне нравится. Я не люблю пустых солнечных пейзажей, когда всё одинаково освещено, пёстрое, яркое, красивое — и всё одинаковое. А в плохой погоде всегда есть какое-то настроение, какие-то нюансы. При солнце тоже иногда можно извлекать замечательные красивые вещи, но солнце обезличивает пейзаж. Чем погода хуже, тем она мне интересней. В самую плохую погоду постоянно всё меняется, появляется что-то новое. И смены состояний погоды тоже интересны: происходят разные подвижки в облаках, в освещении, меняется общее состояние.
- Часто путешественники попадают в интересное место на считанные часы. Есть маршрут, есть сроки, а нужного освещения нет...
- Поэтому я всегда ездил один. Группе надо пройти маршрут, а мне как фотографу надо здесь посидеть ещё пару дней. Когда съёмка делается на ходу, когда много людей связано друг с другом, — могут быть только случайные картинки. Я сам ходил в сложные походы. Но я был влиятелен как участник похода и иногда просто ставил условие: здесь мы будем стоять 2-3 дня. Я плавал с вулканологами на крохотном судёнышке по всем Курильским островам, и мы останавливались там, где мне надо было снимать. На Курилах хорошей погоды не дождёшься, так же, как на Камчатке, и съёмки там было мало. Но я снял всё, что надо было вулканологам.
На Камчатке я бывал очень подолгу, там невозможно что-то снять за короткое время. Камчатка окружена с одной стороны Тихим океаном, с другой стороны Охотским морем. Температура воды — 4 градуса. Над этим холодильником всегда стоит толстенный слой облаков. И когда вся эта масса облаков начинает наезжать на Камчатку, то в двух шагах ничего не видно. На Камчатке можно просидеть месяц и ничего не снять, кроме своих резиновых сапог. Поэтому рассчитывать на то, что я приеду на Камчатку и сниму сразу большой материал, — просто несерьёзно.
- Можно определить идеальную точку съемки, или это только субъективное восприятие мира?
- Безусловно, это субъективное восприятие. Но это еще и знание некоторых законов обращения с плоскостью. Фотография использует законы искусства, имеющего дело с плоскостью. Изображение должно не разрушать эту плоскость, а оформлять ее. Надо знать законы композиции, законы построения такого оформления плоскости. Картинка, повешенная на стену, не должна протыкать стену своей бесконечной перспективностью. При этом глубина может присутствовать. То есть какие-то предметы замыкают переднюю сторону этой глубины, что-то замыкает заднюю сторону — размытый лес или облака. Как в аквариуме между двумя стенками существует пространство. Это серьёзный вопрос искусствознания, о котором фотографы, как правило, не думают.
Художник создаёт нечто из ничего, художник может что-то взять из своей головы, из своей интеллигентности. А фотограф имеет дело с реально существующими предметами. Фотограф констатирует факт со своим собственным отношением. Это констатирование может превратиться в произведение искусства, если сделано с соответствующим отношением. В фотографии очень важно передать состояние момента. В серую погоду, допустим, какие-то туманные места, туманное небо, соответствующее освещение под ногами, соответствующее общее настроение. Если это настроение передано, то фотография, можно сказать, состоялась. А если этого состояния нет, то получается фальшивая картинка, которая к этому изображению отношения не имеет. Поэтому должен быть очень целостный подход к тому, что ты видишь, своё собственное отношение и возможность реализовать то, что ты чувствуешь. И об этом не надо забывать.
22 апреля 2012
Фото: 
Вадим Гиппенрейтер
http://mountclimb.pro/wp-content/uploads/2016/07/261036-300x225.jpg 300w, 
http://mountclimb.pro/wp-content/uploads/2016/07/261038-300x225.jpg 300w, 
http://mountclimb.pro/wp-content/uploads/2016/07/261037-225x300.jpg 225w" alt="Читать книги полезно, особенно на " width="600" height="800" />
